Шрифт:
1
Изабелла впивалась жадным взглядом в яркое солнце, которое плавно втискивалось своей необузданной волей в объятия безоблачного неба и плавных волн океана. Эта удивительная красота притягивала ее не столь редкой возможностью наблюдать все своими глазами, сколь странным, почти необъяснимым, вот-вот и достижимой изоляцией от преследующего прошлого. Жар злого пламени продолжает болезненно проникать сквозь кожу, а запах пепла с мерзким привкусом во рту будто бы пытается отравить ее. Вновь и вновь это возвращается,
Легкие покачивания корабля от волн вступают в синхронизацию с ее сердцебиением, даруя расслабляющий эффект единением с этим пульсирующим проявлением жизни планеты. На пике этого неестественного, незаслуженного и спасительного умиротворения Изабелла неожиданно знакомится с чем-то столь пронзительным и чистым, сколь легко теряет контроль над своим телом, которое лишь в последний момент перед падением за борт успел подхватить Бэккер. Она испуганно взглянула на него влажными глазами так, как смотрят на чужака, позволившего себе излишнюю вольность. Его удивление было сдержанным, действия – аккуратными: он чуть отошел, дав ей место, и лишь после того, как она пришла в себя, услышал комментарий происходящего.
– Немного укачало. – Изабелла словно просыпалась от самого приятного сновидения в жизни, того, которое казалось чем-то более реальным для естественного мира, от чего ей всерьез слышался некий зов.
– Я думал, с твоим опытом космических перелетов ты такому не подвержена.
Бэккер старался быть доброжелательней обычного, что ей виделось слишком неуместным и наигранным. Она сказала с легкой издевкой то, что первым пришло на ум:
– Подстригся все же.
– Да. Как-то привычнее быть налегке.
– Криво вышло. Хоть бы попросил. – Бэккер дернул плечами. – Или это навевание ностальгии… единственного оставшегося в живых на пепелище мира?
Бэккер ответил на это дерзкое замечание лишь холодным, строгим взглядом того, кто не собирается реагировать на провокацию. Он подошел к перилам, встав рядом с ней, вглядываясь в прекрасную своей естественностью красоту, отражающую голубое небо, океан. Холодный ветер окутывал их наподобие живого одеяла, придавая обоим до сих пор непривычную возможность дышать в полные легкие этим чистым воздухом, который отлично подчеркивал чуждый своей бескрайностью простор.
– А, точно, ты же там был не единственный. – Изабелла сказала это с осмысленным стремлением к провокации конфликта. Ей не хотелось ссориться или поднимать старые конфликты, но иначе не получалось. Раздраженно, она грубо зачесала свои пряди рыжих волос к остальному хвосту, чтобы те не лезли в лицо из-за ветра, после чего как никогда ощутила желание помыться… хотя, скорее, отмыться.
– Ну, поделись, каково это – победить своего врага? Ты же не просто так проделал жертвенный путь, смею полагать, вкушаешь каждую секунду своего… торжества! Сначала похоронил целую колонию, и ведь еще и буквально своими руками же выкопал не одну могилу, перейдя в итоге на простую кремацию целого мегаполиса! Хотя какая там кремация – все те люди были живы, когда их город горел! Разумеется, да, не ты устроил гибель в Материнском Пламени, но поход, приведший к этому, все же был начат именно тобой.
Лишь когда она закончила свое гневное, полное желчной злобы обвинение, Бэккер заговорил с неестественной для себя внимательностью и сопереживанием в ее адрес:
– Я прекрасно знаю, что ты сейчас чувствуешь, Изабелла.
– В этом и проблема. – Она не позволяла себе и толики послабления. – Ты на личном опыте знаешь, что такое жить, когда все остальные умерли. И все это, сволочь, сейчас, здесь происходит лишь из-за тебя! Вновь, вновь все из-за тебя!
– То была не моя война, тебе это известно. Клендат и Кассандра…
– Избавь меня от перекладывания вины! Наши боги вели неподвластную человеческому пониманию игру, будет оскорблением обвинять их, когда выбор был у нас.
– Но все уже свершилось.
– Теперь это очень легко говорить, да?
– Но в этом и был замысел – отсечь прошлое от будущего. Ты была там вместе со мной, все видела и слышала, доводы наши были непреклонны критике.
– Я с этим не согласна.
– Вижу. Но мертвые не чувствуют боли, Изабелла.
– И как это понимать?!
– Ты была самой приближенной Клендата, веруешь в волю бога больше самых разумных доводов человека. К сожалению, вера не избавила тебя от боли.
– Мне и должно быть больно!
– Для этого ты взяла нас с Любой на борт? Чтобы было кого ненавидеть, обвинять, презирать… может быть, мстить?
Столь четко Изабелла знала ответ на этот вопрос, сколь была далека от понимания его сути, что, разумеется, испытывало ее веру в мудрость бога Клендата. Мрачный взгляд ее проникал в глубь безмятежного Бэккера, также черпавшего силы из веры.
– Я знаю, почему ты был так важен Клендату. Всего лишь фигура для спасения человечества от воли предавшей человечество Кассандры. Ты был лишь нужным провокатором, жаждущим жестокой мести, игнорирующим побочный ущерб.
– Принятие этой правды и дарует мне пусть и блеклую, но надежду на… назовем это исправлением. Я делал страшное, сомнений тут нет. Но я хочу стать лучше – пытаюсь стать лучше. Вряд ли меня можно за это ненавидеть, но если тебе станет…
– Заткнись. Хотел бы искупления, переписал бы историю.
– Неужели ты думаешь, что Клендат не просчитал бы…
– Я не в нем сомневаюсь, а в тебе и этой Любе, которую ты почему-то оберегаешь.
– Похоже, мы с тобой по-разному помним те трагичные события.
– Нет. Я все отлично помню. Это твоя внезапная вера искажает воспоминания. Мы должны были остановить Кассандру, а вместо этого Люба перешла на ее сторону, а ты просто ухватился за спасительную идею, которую все та же Люба не без помощи Кассандры, подобрав момент, внушила тебе.
Бэккер смотрел на нее с новым для себя состоянием сочувствия, которое открывает ему желание принять на себя ее страдания, дабы облегчить хорошо знакомые терзания. Когда-то и он был таким, жаждущим понимания, вечно отстающим от следствий и причин, которые он же сам и провоцировал.