Внучка берендеева. Второй семестр
Шрифт:
– Конечно.
– Дурная шутка…
– Да я же говорю, этот дым целители используют…
– Волчье лыко они тоже используют, – возразил Архип Полуэктович. Он говорил неспешно, растягивая слова. – Только ж обычный человек им потравится…
– Вопрос концентрации… – Люциана Береславовна осеклась, и воцарилось молчание, да такое, что я, признаться, подумала, что развеялась волшба. Но нет, что-то звякнуло, заскрежетало, будто кто мебель двигал.
– Концентрации, значит.
– Это в любом случае лишено смысла! Ваша
– Люци, а скажи… многие ли из твоих студентов способны, скажем так, рассчитать реакцию? Понять, как изменится состав, если добавить в него этот самый сок…
– На что ты намекаешь?
– На то, что ты в своем упрямстве не желаешь замечать очевидного. Я, конечно, далек от зельеварения, да помнится с остатков, что наука эта непростая. Кинь твой белодонник чуть раньше аль чуть позже, и ничего не выйдет. Или если вместо белодонника белого лекарственный взять… или не соком, а пыльцою… а тут все одно к одному совпало. Расчет.
– Или случайность. Тебе ли, Фролушка, не знать, как оно порой бывает… но, Божини ради, подумай. Если и вправду хотели навредить кому-то, той же Зославе… – имя мое она произнесла с презрением, хотя, видит Божиня, ничего-то не сделала я этой женщине, так за что ж меня презирать? – так почему выбрали столь ненадежный способ? Технически – выполнить сложно. Ты прав, минутой раньше или позже, и реакции бы не было или не столь бурно протекала бы она. Но допустим, кто-то сумел предугадать, что из всех инструментов я воспользуюсь именно третьим черпаком…
– Ты им почти всегда пользуешься, – встрял Архип Полуэктович. – Уж извини, Люци, но твои практикумы из года в год не меняются.
– Это плохо?
– Не о том речь…
– Ладно, пускай. Но тогда почему белодонник? Почему, скажем, не вытяжка из темнокореня? Или не горные слезы? Реакция была бы столь же бурной, а дым… никого бы в живых не осталось.
– Ну… – Я почти видела, как морщит лоб Архип Полуэктович. – Чернокорень черный. Ты б заметила, если б кто перемазал твой черпачок дегтем. А слезы гор поди попробуй достань…
– Я своими инструментами тоже не разбрасываюсь! И если твой шутник добрался до черпака, то и слезы достал бы…
– Значит, ему не нужно было убивать всех.
– Ему вообще не нужно было никого убивать, – устало повторила Люциана Береславовна. – Дым безобиден. Не веришь мне, спроси у Марьяны. Она точно не упустит случая открыть тебе глаза… она это дело любит, если помнишь.
– Безобиден… безобиден… что там в составе?
– Мыльнянка обыкновенная. Ивовая кора. Сушеная рожаница… мы варили зелье против запоров.
– От запоров теперь точно ни у кого не будет, – хмыкнул Фрол Полуэктович.
– Рожаница и белодонник… а если вместо мыльнянки взять листья басманника…
– Дурманное зелье? –
И вновь тихо-тихо. Слышно, как скрипит что-то, не то стул, не то перо стальное по бумаге, а может, и вовсе мне этот скрип мерещится.
– Если изменить вектор наполнения силы… дурманное требует куда большей концентрации… и тогда понадобится кошачья моча…
Еська скривился, небось прикинул, сколько успел вдохнуть дыма, на кошачьей моче сваренного.
– …и сушеный бычий пузырь… и…
– …ты бы заметила, если бы добавляла сушеный бычий пузырь в зелье от поноса?
– От запора!
– Не важно.
– Не скажи, – хохотнул Архип Полуэктович, – от когда случится у тебя чего, тогда и поймешь, что в иной момент очень даже важно, какое зелье тебе суют, от поноса или от запора.
– Нет.
– Что, Люци?
– Я бы не заметила. Прости, но… я предпочитаю работать с заготовками. Той же рожанице нужно время, чтобы состав выходил. Два часа минимум. Поэтому на одном практикуме мы делаем заготовку, а на другом, на основе заготовки…
– Я понял, – оборвал ее Фрол Аксютович. – Где хранятся заготовки?
– Первых курсов – в подсобном помещении. Там нет ничего… особенного. Элементарные зелья.
– От поноса.
– Дался тебе этот запор!
– Не суть. Когда вы варили основу?
На той седмице. Помню, как мусолила я рожаницу, которая отчегой-то была недосушенною, а потому не резалася, но тянулася за ножом. А по рецепту надлежало ея не просто разрезать – истолочь в порошок. Люциана ж Береславовна, глядя на мои мучения, бросила:
– Это вам не борщ варить, Зослава…
Ага, можно подумать на своем веку она много борщей переварила. Небось на кухню если и спускалася, то по великой надобности. Иначе б ведала, что борщ – это не просто так, это, почитай, искусство, навроде Евстигнеевых раков. Там тоже надобно рецепту блюсти строго. А то или свекла бледною станет, иль картопля покраснеет, иль еще какая напасть случится.
В Барсуках у каждой девки свой секрет имелся.
Одна духмяную траву кидает, другая кость говяжью по-особому варит, третья и вовсе чего-то творит, а чего – об том никто не ведает, да только борщи у ей выходят нажористыми да сладкими.
Былая обида всколыхнула душу.
Стало быть, меня она за невнимательность пеняет, а сама не разглядела, что один состав другим подменили. И как не приметила?
– Как ты не заметила? – мысль моя была услышана Архипом Полуэктовичем.
– Да… не знаю сама… – Я представила, как Люциана Береславовна кривится, признавая за собою ошибку. – Не приглядывалась я!
Кто-то вздохнул, и не понять, то ли в царевичевой комнатушке, то ли там. А где «там» – мне не ведомо.
– Хотя… – Тень сомнения в голосе была слышна не только мне. – Не знаю… ваша подозрительность заразна! Да если кто…