Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
Всё?
Сын Алкея прошелся по дому, убеждая себя: он проверяет, не забыл ли чего. Стыдно было признаться: он прощается. С чужим, снятым на время домом, средоточием разгульных пиров, темницей, где убийца ждал суда — как с родным тиринфским дворцом. Угрюмец-дом отзывался мышиными шорохами. Не желал притворяться дворцом. Взбесились сквозняки, зябкие, будто зимой. Подкрадывались, леденя затылок; швыряли в лицо вонь плесени и сырой штукатурки. Тени в углах сжимали кулаки, грозились вслед. Тени желали побыстрей спровадить предателя-хозяина. Чувствуя, что сходит с ума, Амфитрион выбежал во двор, прихватив напоследок Тритонову дубину.
Издалека доносились крики. Кто-то причитал, подвывая — уныло, безнадежно. Не понять: за углом, на соседней улице, за рыночной площадью. Мироздание дало трещину. Расстояния лгали, звуки глохли в двух шагах — или долетали с края света. Жара и холод накатывали плотными слоями, гарь мешалась с ароматами мирта и критских благовоний.
Время уходить.
Чудом выжившему городу нет дела до одинокого изгнанника.
Никто не встретился ему по дороге, кроме призраков, мелькавших в отдалении. Были то горожане или плоды его лихорадочных фантазий — Амфитрион не знал. Микены обезлюдели, но зашевелились дома и улицы. Зажили странной каменной жизнью, обычно скрытой от досужих взоров. Изгнанник — считай, мертвец. Мертвецу позволено видеть все. Тени домов — старшие братья теней, сидящих по углам брошенного жилища — вытягивались, съеживались, блекли и вновь наливались чернотой, превращаясь в бездонные провалы, двери в недра Аида. На стенах плясали кровавые блики — пятна лихорадочного румянца. Здания вели, не сходя с места, завораживающий танец, пытаясь вовлечь в него путника.
«Ты наш! — шептали камни. — Тебе нет места среди живущих…»
— Ложь!
«У тебя нет имени… нет родства…»
— Я — сын Алкея! Внук Персея! Правнук Зевса!
«Пустой звук… бессмыслица…»
Амфитрион засыпал на ходу от этого шепота. Наконец не выдержал — остановился, потряс головой, и наваждение сгинуло. Улица, отсветы пожара. В десяти шагах позади, за углом, притаился человек. Не призрак — человек. Обычный. И тень обычная — лежит на земле, помалкивает. Прошлое кралось по пятам, выжидая удобного момента. Зачем? Не надо быть мудрецом, чтобы догадаться. Кому-то, в отличие от самого Амфитриона, разница между изгнанником и мертвецом казалась весьма существенной. Еле сдерживаясь, чтоб не расхохотаться, он двинулся дальше. Встал на перекрестке, словно размышляя, куда свернуть. Преследователь мышью юркнул в проулок — на миг позже, чем следовало.
Ну что ж…
Амфитрион свернул налево. Под сандалиями хрустели черепки и щебень. Шесть шагов хрустели. Семь шагов. А на восьмом перестали, когда он скользнул вдоль стены обратно. Меч остался в ножнах, нож — за поясом. Живьем. Только живьем. Чтобы узнать: кто послал? Легкая, торопливая поступь. Ближе. Еще ближе…
— Стой!
Он все рассчитал. Руки рванулись к горлу преследователя, едва тот шагнул из-за угла. Все верно, кроме одного пустяка. Жесткие пальцы ухватили воздух над головой низкорослого мальчишки. А мальчишка с перепугу шлепнулся на задницу.
— Ликимний, ты?!
— Я, — икнул наемный убийца.
— Что ты здесь делаешь?
— Я… — Ликимний отчаянно дрожал. — Я с тобой!
— Иди домой. Я ухожу из Микен.
— Я с тобой! — набычился упрямец. — Я не хочу домой! Я боюсь.
— Чего?
— Всего. Всех.
— Никто тебя не убьет…
«Кому ты нужен?» — едва не брякнул Амфитрион.
— Убьют! Я сын ванакта. Они всех убьют! Чтоб на тронос сесть.
— Кто — они?
— Все. Они — все. И везде.
— Боишься, значит? А со мной — не боишься?
— Боюсь, — кивнул честный Ликимний. — С тобой тоже боюсь. Но с тобой — меньше. Я тебя возле дома ждал. Долго. Я жду, а ты не идешь. Я жду, а ты…
Он заплакал. Амфитрион ясно представил: мальчик, десяти лет от роду, полночи ждет на пустынной улице. В темноте, озаряемой сполохами пожарищ. Горит родной город, на который едва не рухнуло небо. Мечутся, кричат люди. Вокруг мрак, плач и ужас. А он ждет. Единственный человек, которому он доверяет, но которого тоже боится, где-то пропал…
— Я никто, — в горле скрипел песок. Слова царапали гортань. — Изгнанник. Ни родичей, ни очага. Куда тебе со мной?
— Я — твой брат! И наши отцы — братья!
Ликимний встал. Отряхнул хитон, поправил сумку, сползшую с плеча — такую же, как у Амфитриона, только меньше. Похоже, парень собрался заранее. От Ликимния за стадию несло страхом. Тем страхом, который, дойдя до последнего рубежа, превращается в отвагу. Такое случается раз в жизни, и каждый случай достоин, чтобы аэды пели о нем на всех перекрестках.
— У тебя есть родичи, — сказал сын ванакта. — У тебя есть я. Пошли, а то я боюсь.
12
Глыбы окраинных домов растворяются во мраке. Микены исчезают, канув в черные воды Стикса. Остается дорога, да смутные очертания холмов, да пара одиноких теней, бредущих долиной Аида. Ночи пора закончиться, но она длится и длится. Розовоперстая Эос медлит коснуться края земли на востоке. Гелиос обретается неизвестно где. Даже Луна-Селена отказывается явить смертным серебряный лик. Лишь созвездие Персея сияет ярко, как никогда. Иные звезды — те, кто осмелился высунуть нос из укрытия — рядом с дедом кажутся светляками на фоне пылающих углей. Дед гневается? Или, напротив, пытается ободрить внуков? В любом случае, с момента своего появления на небосводе Персей не сдвинулся ни на волос. Что-то случилось с небесами. Со временем. С мирозданием…
— Там огонь, — говорит Ликимний.
Впереди дергается охристый комок пламени. Живое существо силится разорвать путы, замирает на миг — и вновь начинает метаться, распушив лисий хвост.
— Факелом машут, — успокаивает мальчишку Амфитрион.
Мысль о разбойниках, приманивающих ротозеев, гаснет падающей звездой. Путник такую «приманку» за десять стадий обойдет. Только дураки, вроде них с Ликимнием, и сунутся. На первый взгляд чудится: до мятущегося факела — рукой подать. Однако сегодня лжет не только время, но и расстояние.
— Держись у меня за спиной, — предупреждает Амфитрион.
И останавливается, не желая подходить вплотную.
— Радуйтесь! Что-то случилось?
— Радуюсь, да, — сообщает факел знакомым басом. — Случилось.
— Тритон?!
— Убегает она, — жалуется Тритон. — Хорошо, ты пришел.
Появлению Амфитриона он ничуть не удивлен. Зря, что ли, факелом махал?
— Кто убегает?
— Эта наша, — подумав, тирренец исправляется: — Твоя. Я ее на колесницу, а она убегает. Я ее, а она… Дубина!