Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
Вот-вот прилетит со спины.
— Этот ездил на тризну? — спросил Птерелай. — Твой?
— Ездил, — буркнула Комето.
Узнав, что Амфитрион, сын Алкея, дал клятву убить вождя телебоев, отец перестал называть Амфитриона по имени. «Этот», «ты знаешь, о ком я…» — и временами, с мрачной насмешкой: «твой». Привыкнуть не получалось. Однажды Комето возвысила на отца голос. Птерелай надвинулся грозовой тучей, взял дочь за плечи и встряхнул. Больше девушка не пыталась дерзить. Она никому не призналась бы, что обмочилась от страха, как щенок в зубах вожака.
Еще трудней приходилось Эверу. Младший сын жил хуже, чем в темнице. Отец трясся над последышем, следя за каждым шагом. Не
«Не все, — читала Комето на отцовском лице. — Не один ты…»
И просыпалась ночью, за миг до крика.
Птерелай менял женщин чуть ли не ежедневно. Телебойки, рабыни, девицы с Дулихия и Закинфа; кто угодно, вплоть до жен ближайших соратников. Как безумный, Крыло Народа истязал свои чресла, желая зачать новых сыновей. Боги смеялись, отказывая внуку Посейдона в продолжении рода. Весной, зайдя к отцу невпопад, Комето застала того за молитвой. Птерелай просил Зевса, чтобы Отец Богов превратил его дочь в сына. А если это слишком, то хотя бы… Пятясь, Комето выбралась из отцовских покоев тише мыши. Она и раньше ловила на себе пристальные взгляды отца. Похоже, мысль о «родной крови», которая сумеет родить для Птерелая, все больше завладевала рассудком Крыла Народа. Если другие женщины перед его семенем — каменистая пустошь, то дочь — распаханное, увлажненное дождем поле. Да, родить Птерелаю раньше означало — умереть. Если так, он еще не согласен обменять выросшую девочку на маленького мальчика. Сегодня не согласен. Завтра. Но однажды может согласиться. Воистину рассудок Птерелая держался на волоске, пусть и золотом. Комето дрожала, ожидая, когда волосок порвется.
«Он запретил мне одеваться, как я хочу. Запретил носить нож. Дарит благовония и притирания. Часто вглядывается мне в лицо. Говорит: хорошо, что шрамов не осталось. Шрамы бы изуродовали тебя. Он смотрит, а мне хочется сбежать на край света…»
— Послы вернулись из Дельф, — сказал Птерелай.
— Да? Что ответила пифия?
Комето знала, что отец посылал людей к Дельфийскому оракулу. Хотел узнать: дадут ли боги Крылу Народа основать династию? В былые времена телебои удивились бы такому поступку вождя. Сейчас они помалкивали, боясь нового Птерелая, помешанного на жгучей, как перец, идее: остаться в живых до появления новых сыновей. Телебои радовались, уходя в море без Крыла Народа. Рядом с ним теперь гибли чаще обычного. Смерть косила людей, бившихся с вождем бок о бок, словно говоря остальным: бегите, глупцы! Среди тафийцев зрел мятеж. Но до открытого бунта пока не доходило — пираты боялись Птерелая больше чужих копий и мечей. Когда он брал на ложе замужних женщин, мужья делали вид, что ослепли. Старики шептались, что Крыло Народа напоминает им великого Персея — Убийца Горгоны тоже внушал окружающим запредельный страх.
— Пифия велела передать: «Пенным Братством будет править тот, у кого трещит скорлупа!»
— Что это значит?
— Что пифиям нельзя верить. Что у пифий вместо разума — дым горящего лавра. Если понадобится, я расколю столько яиц, что из их скорлупы сложат новый Олимп. Но править морской пеной будет мое потомство. Это так же верно, как и то, что глубинами моря правит мой дед, могучий Посейдон.
И, обернувшись к дочери:
— Готовься. Скоро этот придет за мной.
— Амфитрион? Нет, не придет.
— С лисой покончено. У него осталась единственная клятва.
— Ты убьешь его?
— Разумеется. Или ты хочешь, чтобы он убил меня? Я пощадил отца. Я бы пощадил и сына, не разбрасывайся он пустыми клятвами. Проклятье! Я бы вознес его к небесам. Осыпал золотом. И что же? В лучшем случае я подарю ему легкую смерть.
— Он не придет. У Фив нет
— Он три года бродил по Пелопоннесу. Зачем?
— Искал очищения.
— И только? — мрачно улыбнулся Птерелай.
Эписодий шестой
Разве само изречение не постыдно? «Живи неприметно». Словно гробокопатель? Неужто жить — это настолько позорно, что мы должны друг от друга скрываться?
1
— Не ходи, — просит Алкмена. — Не ходи на войну.
— Надо, — отвечает он. — Ты сама знаешь, что надо.
— Не ходи…
Рабыня-эфиопка расчесывает Алкмене волосы. Гребень серебряный, тонкой работы. Между зубьев — ямки для благовоний. В покоях пахнет мятой и миртом. Так сбрызгивают ловушки, вспоминает Амфитрион. И улыбается: ловушки больше не нужны.
— Я еще не на войну, — говорит он. — Я к Креонту.
Алкмена вздыхает:
— Это значит, на войну. Кому ты лжешь?
Он молчит.
— Мой отец простит. Он вернет тебе клятву. В царстве мертвых нет памяти, там легко прощать. Мой отец простит тебя, и все будет хорошо.
Я не прощу, молчит он. Я не отдам клятвы.
Рабыня вдевает серьги в уши госпожи. Серьги трехглазые, в виде тутовых ягод. Лоб Алкмены обвивает шнур с золотыми нитями. Рабыня завязывает шнур и начинает делать госпоже прическу. Волосы разделяются на мелкие пряди. Пряди заплетаются в косички. Косы собираются в узел на затылке. Очень сложно. Очень важно. Рухни небо — рабыня и глазом не моргнет.
— Ну и что? — говорит Алкмена. — Проживем и без детей.
Ты быстро привыкла к роскоши, думает он, любуясь женой. Нет, не так: ты быстро вспомнила, что такое роскошь. Боги, даруйте ей долгую и счастливую жизнь! Она достаточно вынесла. Амфитрион знает: в сердце ухоженной, душистой Алкмены прячется верная спутница, без ропота вынесшая три года скитаний. Если понадобится, она снова отправится в путь. В дождь, в сушь, по разбитым дорогам. Боги, сделайте так, чтобы не понадобилось!
— Возьмешь Елену, — Алкмена кивает на эфиопку. Рабыню стали звать Еленой с тех пор, как никто в Фивах не сумел произнести ее настоящее имя. — Она красивая. Или кого-нибудь еще. Из свободных. Они родят тебе сыновей. Я приму мальчиков, как родных.
Рабыня смеется. Изгибается всем пышным, цветущим телом. Елене весело. Елена готова хоть сейчас. А что мальчики выйдут смуглые, с вывернутыми губами — это ничего. Эфиопка знает: у господина бабушка — из Людей-с-Обожженным-Лицом [82] . Госпожа рассказывала. Господин свой, от него пойдут хорошие дети.
82
Эфиоп — Человек-с-Обожженным-Лицом (греч.).
— Я клялся дедом, — напоминает Амфитрион. — Памятью моего деда.
— В царстве мертвых нет памяти, — повторяет Алкмена.
— Только не у моего деда. Он ничего не забыл. И ничего не простит.
— Даже тебе, любимому внуку?
— Мне — в первую очередь.
— Ну и пусть. Не ходи на войну.
— Ты родишь мне сыновей, — говорит он. — Близнецов.
И выходит во двор.
У ворот сидит Аркесий, сын Кефала. Юноша прутиком чертит в пыли, у себя под ногами. Подойдя ближе, Амфитрион узнает: край пористого сыра — западное побережье Акарнании. Пятно от масла — Левкада. Южнее в море плавает недоеденная куропатка и птенец с собачьей головой — Тафос и Итака. Между птенцом и куропаткой — пролитое вино. Кончик прута завис над проливом.