Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
— Кто? Кто на вас напал?
— Пер…
Под тем, что раньше звалось носом, вздулся и лопнул кровавый пузырь.
— Персей…
Глаза юноши вылезли из орбит. Ужас воцарился в них — слепой, кромешный. Спарт глянул через плечо: Персей стоял в центре прогалины. Эхион мог поклясться: еще мгновение назад его там не было. Взгляд Убийцы Горгоны бесцельно блуждал по сторонам. Наткнулся на спарта. Скользнул дальше. Вернулся…
— Персей! Ты слышишь меня?
Эхион медленно распрямился, демонстрируя пустые руки.
— Тебя отравили? Ты не в себе?
— Предали, — не слыша вопроса, бормотал Персей. — Все предали…
— Это я, Эхион. Слышишь? Я хочу помочь тебе.
— Охвостье Косматого… Все умрете, все!
Он оказался рядом быстрее, чем Эхион сумел что-либо предпринять. Четыре удара, жестоких, как приговор судьбы, слились в один — казалось, у Персея выросли еще две руки. Спарт задохнулся. В груди хрустнуло, сердце вспыхнуло жарким пламенем, лишая сознания и сил. Любой другой на его месте уже рухнул бы мертвым. Эхион упал вперед, валя безумца с ног. Обхватил, прижал убийственные руки к телу. В голове мутилось, серая мгла затянула мир. Костер, заменивший Эхиону сердце, стрелял искрами боли по всему телу. «Тирренец держал, — мелькнуло и сгинуло. — Держу и я…» Ему и впрямь удалось сковать Персея — на миг, долгий, как вечность. А потом, едва пальцы-клыки, забыв о дружбе, вгрызлись в плоть сына Зевса — вечность кончилась, и силы спарта не хватило. Персей превратился в смерч, высвобождаясь, и скорпионье жало меча, легко скользнув из ножен, нашло свою цель.
Этот меч вспорол тело Эхиона, как любое другое.
Боль была новой — успокаивающей. Она вспыхнула и погасла, и вместе с ней угас костер в груди. Эхион смотрел на клинок, вонзившийся под ключицу. Металл имел непривычный цвет: морозная синь с серебром. Персей редко обнажал свой меч, и спарт догадывался — почему.
Он знал, что умирает.
Что-то дернулось в спарте, как живое. Сытый, взвизгивая от удовольствия, клинок пополз наружу. Крови на нем не было — она скатывалась с диковинного металла, не оставляя следа. Зато из раны кровь хлынула ручьем. Очень темная, почти черная, она пахла горьким миндалем. С неподдельным интересом, по-волчьи склонив голову набок, Персей наблюдал за током соленого вина. Он так увлекся, опьянен зрелищем и безумием, что не успел отпрянуть. Спарт потянулся — и обнял своего убийцу. Крепко-крепко, как близкого друга после долгой разлуки. Прижал к себе — не высвободиться. Кровь из раны хлестала в лицо Персею. Сын Зевса захлебывался ею, глотал, кашлял…
Он не вырвался — это спарт отпустил.
Небо налилось тьмой, как плод — соком. Там качалась багровая луна — лицо Персея, измазанное красным. Силы кончились. Эхион лежал на спине и смотрел, как безумие оставляет Убийцу Горгоны. Растворяется в молчании, уходит в горы, ища другую жертву…
— Кровь дракона.
Это был не вопрос — утверждение. В ответ Эхион едва заметно кивнул. Зелья хтониев многолики. Они могут вылечить и убить, укрепить тело и ослабить дух. Человек, титан, бог — древнее знание не ведает различий. Есть ли противоядие? — о да.
Кровь змеиного племени.
— Кровь, — сказал Персей. — На моих руках. Что они знают про кровь, шкуры с дерьмом? Что они знают про жизнь и смерть?
— Ничего, — улыбнулся спарт.
Он чувствовал, как земляной холм погребает его под собой. Клык Ареева Змея возвращался домой, на родину.
— Меламп? По приказу Анаксагора?
Эхион смежил веки, подтверждая. Вновь открыть глаза было все равно что поднять гору. Что ж, спарт поднял. Жизнь заканчивалась. Надо было подвести все итоги.
— Это… сделали вакханки… Не ты!..
— Да, — Персей уже заметил трупы. — Вакханки.
— Ты… опоздал…
— Я опоздал, — согласился сын Зевса.
— Один… еще жив…
— Он видел?
— Да. Добей его…
Луна, качнувшись, исчезла. В кустах розмарина раздался слабый шорох. Когда Персей вернулся, было ясно, что последний свидетель ушел в Аид, на берега беспамятной Леты.
Нет, не последний.
Спарт Эхион умер мигом позже.
5
…конечно же, они не послушались.
Время тянулось загустевшей смолой. Небо ворчало, спарт не возвращался. «Хорошо, если Эхион предупредил дедушку, — беспокоился мальчик. — А если нет?» Нога мерзко ныла. Ступишь на нее — лодыжку пронзает раскаленное шило. Тугая повязка, наложенная доброхотом из аргивян, помогала слабо. «Как теперь искать дедушку? На одной ножке скакать?»
Подошел Тритон, вздохнул:
— Болит, да? Сильно?
Тирренца тоже хотели перевязать, но он не дал. Вместо этого сел у ручья и стал промывать раны водой. Зачерпывал ладонями и лил, да еще жаловался, что пресная. Вот солененькую бы… Сейчас — гляди! — уже ходит. Хромает, и все.
— Когда сижу — ничего. А встанешь…
— Я тебя понесу. Я сильный. А ты легкий.
— Ты ж сам…
— Ерунда! Мы — морские. Завтра бегать буду.
— Если тебе не трудно…
— Да ну! — Тритон просиял. — Как мы ее?! А?
— Голыми руками! Львицу!
— Ага!
В пещере мяукали львята. Звали мать. Жалко их, подумал мальчик. Пропадут. Раздухарившись, аргивяне хотели убить детенышей, но те забились в глубь пещеры, в кромешную темноту, и никто из загонщиков туда лезть не рискнул. Все равно без львицы долго не протянут…
Дедушку надо спасать, напомнил себе Амфитрион.
— Идем?
Тритон воспринял его слова, как руководство к действию. Присел раскорякой, давая взобраться к себе на закорки.
— Этот ваш приказал… — заикнулся кто-то из аргивян.
— «Этого нашего» зовут Эхион, — перебил Кефал. — Мало ли, что его задержало? А кроме него, никто не знает, что мы здесь. Вы тут до осени сидеть собрались?
Поднялся галдеж. Мнения разделились; спор грозил затянуться.
— Мы идем. А вы как хотите. Дождетесь, из пещеры Тифон вылезет…
Загонщики шустро потянулись следом.
Отряд вел Кефал. Может, он и любил прихвастнуть, но следопытом был хорошим. Время от времени он указывал Амфитриону: вот, здесь шел спарт. Мальчик кивал, Тритон бурно восторгался. Ему искусство Кефала казалось чудом. Наверное, потому, что в море следов нет. Когда взбирались по склону, Тритон оступился. Перед глазами крутнулось небо, кусты, осыпь… В пострадавшей ноге что-то щелкнуло. Вспышка боли — и… Амфитрион с осторожностью поднялся. Лодыжка ныла по-прежнему, но шило исчезло.