Внук сотника
Шрифт:
– Да нет же! Отец и правда все всерьез… ну и я – тоже. Понимаешь, по дорогам опасно стало ездить. То есть и раньше опасно было, а сейчас и совсем. Приходится охрану нанимать, а она дорого стоит, и ненадежно это все. Тут слух недавно прошел, что одного купца своя же охрана ограбила и убила. На ладьях у нас Ходок командует, он с отцом в доле, ему предавать нас невыгодно, но и по суше ходить ведь тоже надо. Вот отец и хочет, чтобы Пашка торговыми делами занимался, а я воинскими. Свой-то человек – всегда надежнее нанятого.
– Теперь понятно, значит, отец твой это не по пьянке решил, а давно обдумывает?
– Не знаю. Но обещал, если дед Корней согласится меня
«Пятый стрелок… Это, конечно, неплохо, только он ведь приедет и уедет… Но мы же под это дело настоящий учебный центр организовать сможем! С таким-то спонсором… Надо только деду эту идею продать как-то поаккуратнее».
– Я сейчас прямо с дедом переговорю. – Мишка развернулся к дверям трапезной. – Жди здесь!
В «банкетном зале» веселье было в разгаре: Немой дрых, привалившись к стене, дед сидел, задумчиво подперев щеку кулаком, а Никифор, в залитой вином рубахе, что-то эмоционально, но совершенно неразборчиво рассказывал, правда обращаясь не к деду, а к стоящему посреди стола кувшину.
– А-а, Михайла! – приветствовал внука дед. – Что, угорское понравилось?
– Я, деда, Петруху расспросил, как ты велел.
– Ну и как она?
– Кто – она?
– Вдовушка.
– Да я не про вдовушку, а про Петьку! Дядька Никифор хочет его тебе в обучение отдать, чтобы он потом мог охраной командовать.
– Кто? – не понял дед.
– Петька!
– А вдовушка?
– А вдовушка нам будет платочком махать, когда домой поедем. Согласен?
– А как же? Только нам еще на торг надо – купить кое-что…
– А если на торг, то с ясной головой идти нужно, значит, спать ложись – ночь на дворе!
– Уже? – Дед удивленно оглянулся на окошко. – А почему светло?
– Деда, ты глянь: Андрей уже спит.
– Никеша! – Дед потряс зятя за плечо. – Давай еще по одной – и спать.
– Да погоди ты, – отмахнулся Никифор, – на самом интересном месте…
– Спать, я сказал! – повысил голос Корней. – Завтра дел много.
– Ладно, я тебе завтра дорасскажу.
– Михайла! – Дед уже орал, словно командовал сотней в бою. – Всем спать! А завтра чтоб все как один, с платочками… И махать!
На следующий день, опохмелившись, дед принялся собираться на торг, как в дальний поход. Несмотря на то что большая часть необходимого уже была закуплена через Никифора, а то и у самого Никифора, дед велел запрячь сани, рассчитывая, видимо, затовариться так, что в руках все будет не унести. Но сразу заняться покупками не пришлось – народ толпами валил к берегу Струмени, торг быстро пустел, – по всей видимости, намечалось какое-то неординарное мероприятие.
Никифор окликнул кого-то из знакомых, коротко переговорил с ним и вернулся с известием:
– Казнь будет!
– Кого казнят-то? – заинтересовался дед.
– Скоморохов давешних. Двоих – девку и старика, того-то, которому Михайла пол-уха отсек, – Илларион с собой взял – дорогу указывать. А этих князь головой выдал епископу, за колдовство.
– Ну пошли посмотрим, что ли. Все равно торговли сейчас никакой не будет.
На льду Струмени стояли два столба, обложенные дровами, осужденные были уже здесь – привязанные к столбам. Старик стоял прямо, прижавшись затылком к бревну и глядя куда-то поверх голов собравшейся толпы, а девка обвисла на цепях: то ли была без сознания, то ли ослабела от допросов, наверняка сопровождавшихся пытками. Приговор уже зачитали, теперь осужденным что-то говорил священник. Вернее, пытался говорить – девка никак на окружающее не реагировала, а старик плюнул в монаха и отвернулся.
«Что ж это такое? На Руси инквизиции же никогда не было! Или просто такие казни были редкостью? Где-то ж я читал, что все костры России вместились бы в одно большое мадридское аутодафе. Между прочим, сэр, вы также читали и о том, что Русь крестили огнем и мечом. Илларион с двумя сотнями княжеской дружины поехал мечом православие насаждать, а вторую составляющую приобщения славянских варваров к цивилизации вы наблюдаете собственными глазами. Или вы думали, что Русь крестили исключительно такие люди, как отец Михаил? Идеология нескольких миллионов человек так просто не меняется.
В одном он был прав – славяне порой друг друга мордуют покруче, чем иностранные завоеватели. И, что самое тошное, зачастую – в угоду чужакам. Сейчас – Константинополю, через несколько веков – Риму, еще позже – Лондону, Парижу, Вашингтону. Свой своего бьет, но чужой почему-то, вопреки пословице, не боится, а радуется.
Вообще, был ли хоть один век, в котором мы не хлестались бы либо между собой, либо со славянами-соседями? И все время на этом какой-нибудь «цивилизованный дядя» руки греет. Взять хотя бы ту же Гражданскую войну. Почему, собственно, ее назвали гражданской? Численность белой армии ни разу не превысила общую численность войск иностранных интервентов. Если бы не помощь этих самых «дядей», никакой бы многолетней резни наверняка не было бы. Не сейчас ли это все закладывается?»
Девка, до ног которой добрался разгорающийся огонь, страшно закричала.
– Деда, пойдем отсюда.
– Нет, ребятки, слушайте, как живой человек в огне кричит, вам воинами быть, еще не раз такое услышите. И не дай бог вам услышать, как свои так кричат… Хотя, если вороги, так тоже не легче… Ох, мать честная!
Старик, до которого тоже дошел огонь, не закричал, а запел:
И вот начните,Во-первых – главу пред Триглавом склоните!– так мы начинали,Великую славу Ему воспевали,Сварога – Деда богов восхваляли,Что ожидает нас.Сварог – старший бог Рода божьегоИ Роду всему – вечно бьющий родник,Что летом протек от кроны, зимою не замерзал,Живил той водою пьющих!Живились и мы, срок пока не истек,Пока не отправились сами к НемуКо райским блаженным лугам.Толпа притихла. Голос у старика оказался мощным, слова разносились над берегом реки, перекрывая истошные вопли девки.
И Громовержцу – богу Перуну, богу битв и борьбы говорили:
«Ты оживляющий явленное,Не прекращай колеса вращать!Ты, кто вел нас стезею правойК битве и тризне великой!»О те, кто пали в бою,Те, которые шли, вечно живите вы в войске Перуновом!В толпе начали раздаваться женские причитания, а чей-то мужской голос вдруг подхватил языческую песнь: