Внутренняя линия
Шрифт:
— Кто такая? — быстро спросил проверяющий, когда громыхавший по брусчатке старенький «форд» отъехал дальше.
— Учительница здешняя. Словесность преподает, рисование, музыку, географию, опять же…
— Из бывших? — конкретизировал вопрос зоркий чекист.
— Да как сказать…
— Как есть, так и говори.
— Ну, ежели толком, мало что известно. В восемнадцатом году ее с дочерью у вас на станции приняли — «испанка». Еле выжили. А как оклемались, в госпиталь сестрой милосердной устроилась. В войну в поезде санитарном служила.
— Да что с того, что служила! Вон императрица с дочерьми, сказывают, тоже в сестрах милосердных ходили.
— Эта
— А ты почем знаешь, кто она да откуда?
— В документах значится — солдатка.
— И где ж тот солдат?
— В германскую без вести пропал.
— Такие без вести пропавшие сейчас по заграницам тыщами скрываются!
— А сколько их в землю легло? — с укором поглядел милиционер. — Без могилы и доброго слова. Того поболе будет.
— Вот странный ты человек, я погляжу. Тебя советская власть поставила за порядком надзирать, а ты здесь демагогию разводишь! По повадке видать, что дамочка из бывших, а представитель боевого отряда советской власти ей чуть ли не в пояс кланяется!
— Таисия Матвеевна всю гражданскую войну при госпитале состояла. Многих красноармейцев и командиров выходила. Рядом с ней, говорят, и раны затягивались быстрее обычного — будто ангел перстами касался!
— Ты мне эту поповскую бесовщину брось!
— Правда, когда Первая конная на Врангеля через Елчаниново шла, — начальник милиции задумался, вспоминая, — краском [10] — по всему видать, из военспецов — как Таисию Матвеевну увидел, обрадовался и сказал, что мужа ее знает. Но так ли, нет ли — поди проверь. На следующий день войска на Крым ушли.
— Ох, Судаков, Судаков… Толку от тебя, как от козла молока.
— Да ну вот… — начальник милиции поднял было руку, чтоб перекреститься, — честное большевистское слово даю! Таисия Матвеевна — человек самый что ни на есть безобидный! А уж как ее ученики любят, о том вся округа толкует. Дома только и слышно: учительница то, учительница это…
10
Краском — красный командир.
— «То», «это»… — передразнил гэпэушник, — а ты как думал — врангелевский шпион будет ходить тебе — грудь в крестах да с золотыми погонами? Они завсегда маскируются так, что на глазок и не распознаешь. Тут особая бдительность нужна! Дай-ка мне ее адресок…
— Да что вы такое говорите! Едемте лучше ко мне — жена уже заждалась, на стол, поди, накрыла.
— Ты, друг ситцевый, с детства, что ли, дурак, или на войне по башке шарахнуло? Пока за бандами по уезду гонялся — вроде бы истинный большевик был, а сейчас, я гляжу, обмещанился? Цветочки-герань завел? Канареек? А слышал, что товарищ Троцкий объявил борьбу с примазавшимися к партии мещанскими приспособленцами? Гляди, как бы тебе под чистку не попасть! Давай адрес!
— Стрелецкая, два. Во флигеле, — хмуро ответил милиционер. — Вон там вон поворот.
— Стрелецкая… Назвали бы уж Краснострелковая, — сплюнул проверяющий.
Домой начальник милиции вернулся один, буркнул на вопрос жены о госте что-то невразумительное и, уйдя в свою отгороженную шкафом каморку, стал чистить наган с серебряной табличкой «Краскому Судакову за лихость в бою против деникинцев. От предреввоенсовета Л. Троцкого».
Ему, уроженцу здешних мест, знавшему в округе все и вся, как никому другому была подозрительна столь любимая его
Он выдвинул барабан из револьвера, зачем-то пересчитал патроны и начал чистить шомполом и без того идеально выдраенный ствол. Бог весть сколько времени это у него заняло. Отвлекся он лишь тогда, когда в прихожей хлопнула дверь.
— Куда ж вы пропали, гость дорогой? — услышал он голос жены. — А мы уж заждались. Что это вы надумали гулять…
— Муж где? — перебил ее проверяющий из центра.
— У себя Петр Федорович…
Бывший командир лихого красного эскадрона перекрестился на отсутствующий образ, вернул барабан на место и взвел курок нагана.
— Водки налей, — бросил ей чекист, входя в заветное судаковское зашкафье.
— Что? — не в силах унять стучавшую в висках кровь, выдавил начальник милиции.
— Ерундовина какая-то получается. — Сотрудник волостного ГПУ прошел мимо Судакова, будто не замечая револьвера, зажатого в его руке, и уселся на стул. — Хреновина, одним словом…
— Толком говори! — забывая о субординации, потребовал начальник милиции.
— Да что тут говорить, — залпом осушая принесенный стакан, выдохнул его собеседник. — Ух, ядреный первач! Шел я на адрес с твердым убеждением, что надо этой контре учинить допрос по всей строгости, а лишь только порог ее переступил, таким уютом на меня повеяло, таким покоем, не то что допрос, а словечка супротив вымолвить не смог! Посидел, чаю выпил, как баран что-то проблеял, и наутек. Когда б верил я в бабкины сказки, решил бы, что училка ваша — как есть ведьма. Тьфу ты! А ну-ка плесни еще!
ГЛАВА 3
«В умелых руках палка в колесе превращается в ось».
С детских лет Феликс Дзержинский хотел быть священником. При малейшей возможности он приходил в кафедральный собор Вильно, тихо садился в углу, завороженно слушал величественные переливы старинного органа. Полный трепетного восторга, на крыльях звуков торжественной мессы он возносился душой к трону Господню. Наступит день, и Феликс взойдет на амвон, чтобы нести слово божье людям…
Детство кончилось внезапно, будто с уличной тумбы сорвали ветхую афишу и налепили другую. Стремление властвовать над душами не исчезло, даже усилилось. Но теперь у него был другой бог и другое писание. Он ощущал себя апостолом новой веры и готов был приложить для ее торжества не меньше рвения, чем идеал его детства, беспощадный Игнатий Лойола.
Еще задолго до революции несостоявшийся ксендз с гордостью принял на себя заботу о безопасности партии. На миг мелькнуло в памяти, что тем же занимался Святой Петр в кругу учеников Христа. С возмущением отогнал образ бессильного, рабского бога. Подвиг ждал его, а не какого-то там Петра с Тиверийского озера, — его, Феликса Дзержинского!