Внутри, вовне
Шрифт:
Он проводил меня до дверей и пожал мне руку:
— Вы оставались на борту, когда столь многие уже спрыгнули с корабля. Я это ценю. А теперь отдохните. Вам, может быть, скоро снова лететь.
Джем осторожно потрясла меня за плечо, и я проснулся.
— Мне очень жаль тебя будить, но тебя хочет видеть Питер Куот.
Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на диване в библиотеке, одетый, только без ботинок, пиджака и галстука. Я совершенно не помнил, как я уснул. Джен открыла шторы, и в комнату
— Питер Куот? Какого черта?
— Он позвонил в девять утра, и я, дура, сказала ему, что ты здесь. Я никак не ожидала, что он тут же прыгнет в самолет и прилетит; но вот он здесь.
— Из Белого дома звонили?
— Нет.
— А из израильского посольства?
— Тоже нет.
— Что делается на фронте?
— Все то же самое.
У Питера Куота было угрюмое выражение еще тогда, когда я впервые увидел его в автобусе, отправлявшемся в лагерь «Орлиное крыло»; и угрюмая мина была его стандартной фирменной вывеской и в колледже, и в «Апрельском доме». На фотографиях, украшавших суперобложки его книг, он от раза к разу выглядел все угрюмее и угрюмее. Но ни разу еще я не видел его таким угрюмым, каким он предстал передо мной в тот момент. Джен подала нам кофе и пирожные. Он был не просто угрюм — он был в ярости.
— Ты должен возбудить судебный иск против моего издателя.
— Это еще зачем?
— Этот сукин сын не рекламирует мою книгу.
— Питер, побойся Бога! Я же сам видел несколько рекламных объявлений еще до отлета в Израиль. И в книжном приложении к «Нью-Йорк таймс» была реклама на целую страницу.
— Так нужно было на две! — яростно крикнул Питер и потряс у меня под носом папкой с бумагами. — Послушай, Дэви, не спорь со мной! Вот тут у меня собраны все рецензии. Книгу, у которой такая пресса, должны раскупать по пять тысяч экземпляров в неделю. А книготорговцы говорят, что ее почти никто не покупает и еще куча возвратов. Они и сами не понимают, в чем дело. По контракту, этот мерзавец обязался не только напечатать книгу, но и продать! Ему нужно вставить хорошую клизму, чтобы он принял меры.
— Но, Питер, книга вышла всего недели две назад.
— Что ты несешь? Для романа первые недели — самое важное. Если книга не разойдется как следует за первый месяц, на ней можно поставить крест. А Морт Ошинс с первого дня все вынюхивает в книжных магазинах, как моя книга продается; он уже охладел к идее экранизации: я это знаю, я это чувствую. А я только что купил новый дом в Бель-Эйре, я взял чудовищную ипотечную ссуду, одолжил денег, у кого только мог, и если Ошинс не захочет делать этот фильм, я пойду по миру.
Он понизил голос и криво усмехнулся:
— Более того — только ради Бога никому об этом не говори, пока не решится судебное дело о том, у кого останется Стивен, — я тут трахнул одну киноактрису. Назвать ее я пока не могу, у нее муж и двое детей, но она прочла все мои книги, и это самая шикарная баба, какую я знал. Мы перепихнулись в первый же вечер, как только познакомились. Это совершенно не то, что у меня было раньше, это просто новый мир, новая вселенная — и вдобавок у нее денег куры не клюют. Мы, может, даже поженимся. Это решит все мои денежные заботы. Но из этого ничего не выйдет, если моя книга провалится. Если она не выйдет на первое место в списке бестселлеров, мне крышка, а ведь это колоссальная книга, и нужно, чтобы ты заставил этих скупердяев разрекламировать ее как следует.
Пока он говорил, я навострял уши, чтоб не пропустить телефонный звонок. Как же, в конце концов, обстоят дела с этим воздушным мостом?
— Питер, книга, может быть, поначалу плохо продается из-за войны, вот и все.
— Какой войны? — Питер уставился на меня с искренним недоумением. — Ты имеешь в виду в Израиле? Ну и что? Какое это имеет отношение к моей книге?
— Послушай, Питер, большинство твоих читателей — евреи, ты это знаешь. Обычно евреев хлебом не корми, а дай посмеяться над самими собой, и чем злее, тем лучше. В этом секрет твоего успеха. Но сейчас евреи не в настроении смеяться над собой. Они обеспокоены. И я обеспокоен. Я только что вернулся из Иерусалима, и я уверяю тебя, Израилю грозит беда.
Питер не понял, что я ему объясняю. Может быть, из-за того, что он был слишком расстроен, он не очень внимательно меня слушал.
— К черту Иерусалим и к черту Израиль! Моя книга не продается! — Он взмахнул руками в воздухе и затем опустил их к полу, ударив обоими кулаками в персидский ковер, который купила Джен. — МОЯ — КНИГА — НЕ — ПРОДАЕТСЯ, ты понимаешь, Дэви?
— Слушай, сейчас я не могу начать судебное дело, но если ты настаиваешь, я могу порекомендовать хорошего адвоката, который умеет вести такие дела. А я занят.
— Чем? — спросил Питер, скорчив умопомрачительную гримасу. — Попытками спасти этого изолгавшегося преступника, который губит Америку?
— Пока он, главным образом, губит только самого себя. Это очень грустно, и он действительно вел себя недостойно, но мне кажется, что он собирается помочь евреям.
В библиотеке зазвонил телефон.
— Что за узкая точка зрения! — сказал Питер Куот.
— Питер, погоди неделю-другую. Глядишь, книга начнет продаваться.
Я кинулся в библиотеку. Секретарша президента известила меня, чтобы я готовился завтра лететь в Израиль.
— Может быть, будет трудно достать билет на самолет, — сказал я.
— Билет вам едва ли понадобится, — ответила секретарша.
Я повесил трубку в полном недоумении. Как это так: билет мне не понадобится? Или действительно создается воздушный мост? Питер вошел в библиотеку, и я вздрогнул: как это ни странно, я совершенно забыл, что он в доме.
— Дэви, почему ты думаешь, что книга начнет продаваться?
Я заверил Питера, что у него есть устойчивый состав читателей и почитателей, что «Мой хуй» — это очень характерное куотовское произведение и что в конце концов оно не может не привлечь внимания тех, кто и раньше покупал его книги.
— Будешь ли ты первым в списке бестселлеров, это уж воля Божья, — сказал я. — К сожалению, колоссальным успехом сейчас пользуется этот новый боевик — «Вилли Кит». Даже Джен пошла и его купила. Только не вздумай затевать судебное дело. Представляешь, что будет, когда все газеты на первых страницах объявят об этой тяжбе: ты же этим на весь мир раструбишь, что твою книгу никто не хочет читать. Это может тебе очень и очень повредить.
Питер заколебался, потом неуверенно сказал:
— Ладно, я потерплю еще недели две. Но если к тому времени книга не начнет продаваться, я точно подам в суд, и я хочу, чтобы ты вел дело.