Во что бы то ни стало
Шрифт:
И вдруг застыла на месте.
Дорога круто сворачивала вправо. За изгибом реки и темным лесом, как в сказке, неожиданно появился поселок. Он был весь розовый и лежал в белой ложбине, как в сахарнице. Над жилыми, похожими на цветные кубики домами курились дымки. Среди них возвышался небольшой двухэтажный завод с высокой кирпичной, четко видной на голубом небе трубой. А из нее…
Дина рванулась вперед. Из трубы бил к небу золотисто-оранжевый, искрящийся огненный столб!
— Смотрите! Смотрите! Там же пожар! — отчаянно закричала Дина, потрясая чемоданом. —
— Успокойтесь, моя дорогая! — Та схватила ее за чемодан, с трудом удержала. — Это не пожар. Видимо, просто идет обжиг посуды в печи, или горне, как вы назвали… Да, я уверена!
— Вы думаете? — Вытянувшись, Дина с полминуты принюхивалась, не пахнет ли гарью. — Пожалуй, вы правы. Кругом все совершенно спокойно… — и смущенно забормотала, переходя снова на четкий и размеренный шаг: — Задувка горна производится путем нагнетания в поддувало соответствующей смеси…
А когда немного спустя они уже входили в ворота завода, на вопрос сторожа, откуда прибыли и по какому делу, оправившись вполне, Дина невозмутимо доложила:
— Из Москвы. Художницы. Командированы Союзом работников искусств.
Однако со следующего же дня работницу искусств стали постигать новые конфузы. Один за другим.
Вера Ефремовна с утра уходила в маленькую заводскую художественную лабораторию, где обсуждала с мастерами эскизы будущих образцов посуды и рисунков к ним. Откровенно говоря, Вера Ефремовна взяла Дину с собой вовсе не оттого, что боялась не справиться с заданием одна. Просто считала: чем больше Дина увидит и узнает, тем лучше им будет работать обеим в будущем.
И Дина, предоставленная пока что себе, бродила по цехам, жадно рассматривая и изучая все, что попадалось на глаза. Побывала и в формовочно-литейном, и у граверов, вдосталь поторчала у горна. Он был похож на громадную, проходящую насквозь через оба этажа и наглухо замурованную башню, внутри которой бушевало невидимое пламя. Подошло время, обжиг кончился, и рабочие взломали кирпичную стену. Нестерпимым жаром дышало из потухшего горна, несмотря на мощно заработавшие вентиляторы.
— Ты, дочка, под ногами не мешайся! — строго сказал Дине пожилой рабочий в асбестовом фартуке и рукавицах. — Сейчас капсюля выбирать начнем. От жара сомлеешь.
— Ничего! — бойко поддержала разговор Дина. — Я знаю. Посуду обжигают в капсюлях, они вроде футляров, а сам обжиг занимает от двух до трех суток, в зависимости от состава массы и температуры.
— Ого, да ты, посмотреть, грамотная! Техминимум, верно, сдаешь?
— Какой техминимум? — растерялась Дина. — Я изучала книгу. Одного крупного специалиста по фарфоровому делу, И. Д. Сергеенко.
— Иван Дмитриевича? А он вон он пошел, это ж мастер наш!..
Дина чуть не проглотила язык и скромно отошла в сторону.
Рабочие начали выем капсюлей. Все время чередуясь для чего-то местами, они передавали друг другу большие, похожие на гигантские шашки капсюли. В глубине горна эти шашки возвышались колоннами от пола до потолка.
— Может, хочешь туда, в пекло, слазать? — добродушно
— Хочу, — храбро заявила Дина. — Разрешите. Вытерплю.
Ей разрешили. Нарядили даже в фартук и рукавицы, надели на голову мохнатую зимнюю шапку… Твердыми шагами Дина вошла в темный остывающий горн. И… под дружный веселый хохот рабочих, как пробка, взвизгнув, выскочила обратно. Какая там минута, в горне невозможно было пробыть и секунды!
Зато в живописном цеху, куда наконец Дина попала, было совсем по-другому.
Пахло скипидаром, красками, было светло и чисто. За круглыми вращавшимися столиками сидели девушки, пожилые женщины и солидные, похожие на врачей мужчины в халатах. У некоторых в руках были лупы, у других на лбу, над глазами, — маленькие зонтики-козырьки…
С несколько высокомерным, а на самом деле испуганно-торжественным лицом Дина села за отведенный ей столик. Здесь-то уж она мечтала развернуться и показать себя вовсю!
На столике лежали краски, набор кисточек, чашечки с позолотой, какие-то непонятные приспособления… Дина слышала, как девушки, сидевшие сзади, шептались:
— Из столицы рисовальщица!.. Восточную роспись привезли… Старшая лекцию в клубе читать будет! Тише, не мешай…
А через час, намучившись, но так и не сумев свести на белую пиалу пробный, взятый у Веры Ефремовны самый простой орнамент, Дина робко подошла к сидящей с краю девушке:
— Знаете что? Покажите, пожалуйста, как сделать, чтобы вот это ложилось ровно. У меня все набок сползает, просто никак не могу! А?
— Вы меня нарочно экзаменуете? — улыбнулась девушка. — Сами ж художница.
— Какая я художница! — честно призналась Дина. — Просто ученица. Еще ничего, ничего не умею… А у вас так здорово получается!
Но вот где Дина уже никому не старалась пустить пыль в глаза и не скрывала своего искреннего восхищения — это в заводском музее, куда в один из ближайших вечеров их с Верой Ефремовной повели те же девушки из живописного цеха.
Там было тихо, торжественно и строго.
На остекленных полках высоких шкафов поблескивали статуэтки: маленькие танцовщицы, томные, напудренные маркизы, статные, в кокошниках и сарафанах, с коромыслами и ведрами русские крестьянки, мальчонка у колодца, толстый купец в шубе, франт с моноклем… Над ними — этикетки: годы 1898, 1907, 1912… И вдруг — мчащийся на коне буденовец, пионер с горном, рабочий на баррикаде с пылающим знаменем… И годы, когда были сделаны, — 1918, 1925…
Блюда, как разрисованные картины, гладкие и пестрые, позолоченные и кобальтовые, с букетами полевых цветов, с жар-птицами, большие вазы, цветные фаянсовые горшочки, пузатые чайники с пунцовыми маками и нежными цветами яблони красовались на стендах… Под стеклянным колпаком расположилась семья прозрачных чашек с тончайшими узорами. Высокие гнутые кувшины с пестрыми орнаментами стояли, как на параде.