Во цвете самых пылких лет
Шрифт:
— Это, может, ваши знакомые безобразничают. А мы только что школу закончили и на юг едем, к морю.
— Еще того не лучше! И отпускают ведь отцы-матери… Одно баловство! Разве мы-то в их годы о морях думали? С утра соскочишь, так дрова принеси, печку истопи, скотину накорми, да ведь еще на работу надо успеть, а уж после работы-то — эх! — Тетенька внезапно пригорюнилась, сникла и сразу потеряла всю свою злость.
Милиционер промычал что-то невнятное: видно, у него о детстве остались более отрадные воспоминания.
— Все равно, — глухо сказал он, нервно теребя
— Привлекайте, если есть в том наша вина! — мужественным, твердым голосом отчеканил Васька. И Славка кивнул, подтверждая эти слова.
Тетенька вдруг всплеснула руками, часто задышала и тоненько выкрикнула:
— А зачем выпили-то, дьяволы?
Друзья промолчали.
Сержант то отвинчивал, то завинчивал шариковую авторучку. Наконец, порывисто придвинув лист белой бумаги, спросил:
— Фамилия-имя-отчество?
В голосе его была тоска.
И тетенька задала свой вопрос:
— Деньги-то еще остались?
— Да есть…
— А хватит ли?
— Должно хватить, — уверенно сказал Васька. — Мы неприхотливые. Только бы добраться, а там уж как-нибудь… Нам бы на вокзал скорей, а то сидим здесь, припухаем… Все из-за тебя! — он покосился на Славку и закончил нытьем: — Отпусти-ите вы нас, товарищи!
— И правда! — опять встряла в разговор тетенька. — Им уж и так сверх головы досталось, не надо бы уж больше-то. Эх вы-и-и, курятинка!..
Но сержант не сразу угомонился. Он записал данные ребят и посоветовал не торопиться с югом. Пусть подождут до завтра: ночью эскалаторы остановят, и паспорта, может быть, отыщутся. Если же нет — надо ехать обратно домой и ждать, либо когда выдадут новые паспорта, хотя бы временные, либо когда найдутся старые. На том и расстались.
Друзья спустились на знакомый перрон. Тетенька, которая еще полчаса назад не думала ни о чем больше, кроме как наказать их на полную катушку, странным образом переменилась. Чувствуя, видимо, какую-то свою вину, она долго, ласково и дотошно наставляла их насчет дальнейшего поведения и объясняла, как проехать к Курскому вокзалу.
Затолкнувшись в вагон метро, Васька сказал страшным голосом:
— Вот… связался с тобой, называется!
— Ну и отвали, — спокойно ответил Славка. — Как-нибудь… обойдемся.
И, усиленно работая локтями, он стал пробираться в другой конец вагона.
«Иди, иди! — злорадно подумал Васька. — Небось пропадешь!»
7
Ссора есть ссора. Слова, выкрикиваемые в ее ходе, часто неразумны, а мысли, им предшествующие, нередко просто несправедливы и злы. Однако на этот раз Васька, предположивший, что без него Славка пропадет, был прав, и вот по какой простейшей причине: деньги-то все находились у него, у Славки не было ни копейки! И в то время, как Васька, основательно подзакусив в буфете, прогуливался по перрону и покушивал мороженое, несчастный Славка скитался где-то по вокзальным задворкам и мучился голодом, жаждой и угрызениями совести. А подойти к Тарабукину не позволяла гордость.
Следовать умному совету сержанта они, конечно, и не подумали. Еще чего! Поехать на юг — и вдруг бесславно вернуться обратно! Ждать паспортов! Черт знает, сколько можно ждать! Да еще и неизвестно, отпустят ли родители в другой раз после такого случая!..
Встретились в купе. Разлучиться насовсем они, разумеется, не могли: ведь билеты, купленные еще в столь недавние времена безмятежной дружбы, были на соседние места!
Васька, сыто жмурясь, пристроился возле окна и благодушно помыкивал песенку. Славка же злобно пыхтел, дергал плечами и часто бегал в тамбур. Поезд тронулся, пришла проводница и спросила:
— Чай, постель берете?
Славка сопнул, и сопение это похоже было на стон. Васька же Тарабукин, лучисто поглядев на добрую женщину, сказал:
— Мне, пожалуйста, два чая. И постель, разумеется. Так… — Он затих ненадолго, потом выбросил палец в направлении поникшего Славки и закончил: — Этому гражданину тоже дайте, пожалуйста, чаю. Так, примерно, один стакан. И постель. Я плачу.
А когда проводница вышла, он достал из заднего кармана новых, еще не стиранных, купленных к поездке джинсов донельзя сальный сверток, в который завернут был бутерброд с раздавленной котлеткой, и, протянув покрывшему себя позором приятелю, бросил великодушно:
— На. Рубай, растратчик!
Нелегко было Славке стерпеть такое унижение. Бутерброд он, конечно, взял — уж очень хотелось есть, — но в голове моментально зароились, запрыгали всяческие крамольные мысли. Например, была такая: забрать сейчас у Васьки все свои деньги, пойти в вагон-ресторан, наесться там до отвала, а потом прийти и завалиться спать с выражением величайшего презрения к жадному и бездушному Тарабукину. Но могучим усилием он переборол себя и решил поискать утешения в поэзии. Достал из чемодана томик Баратынского и начал внимательно читать.
Я все имел, лишился вдруг всего;Лишь начал сон… исчезло сновиденье!Одно теперь унылое смущеньеОсталось мне от счастья моего.Так горестно восклицал известный поэт девятнадцатого века. И Славка, ощутив вдруг его печаль, тоже почувствовал себя несчастным и одиноким. От этих плохих дум он окончательно пришел к решению забрать у Тарабукина свои деньги и как следует поужинать в ресторане и, наверно, осуществил бы такое дело, если бы в купе не появились попутчики.
8
Их было двое. Один высок, изящен и кривоват. Другой же — примерно одного с ним возраста, то есть лет под тридцать, склонен скорее к полноте, рыж и добродушен с виду. Они поздоровались и начали располагаться, толкая друг друга и взаимно извиняясь.
— С отбытием в солнечные края! Там в скалы бьется прибой, там мы станцуем, детка, с тобой, — воскликнул изящный и, чуть склонясь, представился:
— Сергей. Микробиолог.
— Трэба за то дело выпить! — сказал полный. — И будэмо взаимно знакомы: меня зовут Шура. Шахтер.