Во имя Ишмаэля
Шрифт:
— Да нет. У меня нет ничего, что не вошло бы в дело…
Болдрини снова озадаченно смолк. Попался на удочку.
— Ладно, Болд, раз ничего больше не надо, пойду посмотрю, что там творится. Нет ли чего новенького для меня…
— Правильно. Заходи, угощу тебя кофе.
— Ладно. Звякни, если что будет надо.
Монторси повесил трубку, послышался едва уловимый щелчок «жучка» в телефоне. Его прослушивали.
Привести в порядок… надо привести в порядок мысли. Разложить по полочкам подозрения. Монторси задумался. У него не получалось ни о чем думать — разум в каком-то черном тумане. Он сделал над собой усилие. Лицо Болдрини. «Жучок» в телефоне. Передача дела в полицию нравов. Мумия в архиве. Со дна водоворота, из центре спирали памяти вздымалась застывшая восковая ручка ребенка с Джуриати.
Итак. Когда он выходил из управления, зажегся свет в его кабинете. Возможно, в этот момент ставили «жучок». А может, и нет.Может, просто зашли за делом о Джуриати, чтобы передать его команде Болдрини. Через несколько секунд в управление вошел доктор Арле со своими сотрудниками. Чуть ли не весь отдел судебной медицины. Первый вывод: проверить, кто такой доктор Арле,
Черная волна угрозы затопила своими водами ближайшие дождливые часы.
Инспектор Гвидо Лопес
ПАРИЖ
23 МАРТА 2001
19:30
Никто не властен приговаривать к смерти, заключать в тюрьму или велеть наказать палками, кроме как жрецы, которые делают это по велению бога, который, как они считают, присутствует на поле брани.
Самолет Лопеса приземлился в Париже в половине восьмого. Произошла некоторая задержка. В салоне самолета пахло старой кожей. Было холодно — неестественный холод, машинное дыхание кондиционера. Качка была несносной на протяжении всего полета.
В аэропорту имени Шарля де Голля его ждали два инспектора парижской полиции. Они усадили его в гражданскую машину, в которой находился шофер в форме. Они говорили между собой мало, по-английски, с трудом.
В город попали через широкий зев подземного тоннеля. Дождя не было. Выехали на поверхность возле футбольного стадиона, низкого, гораздо ниже, чем можно было вообразить.
— Он в котловане. Половина трибун — ниже уровня дороги, — сказал ему один из инспекторов. Оба были одеты в темные кожаные куртки, блестящие, напомнившие ему полицейских из фильма с Аль Пачино. Они были довольно молоды. Во всяком случае, моложе его. На протяжении нескольких минут из окон он не видел никого, кроме негров и выходцев с Ближнего Востока. Демонтировали районный рынок, гасли слабые костерки, искрилась зола в маленьких жаровнях — железных ящиках, раскалившихся по краям. На улице было много народу. Асфальт выглядел блестящим и темным, как куртки обоих полицейских. Они не разговаривали. Лопесу было не по себе. Он думал о трупе на улице Падуи, о глубоком внутреннем кровоизлиянии, обнаруженном во время вскрытия. Он думал о Бобе, выходце из «Сайнс Релижн», человеке Ишмаэля, который послал мейл с приказом уничтожить Киссинджера. Бедолага, которого надо найти где-то на планете, который возникает в Америке, потом в Европе, и кто знает… На Черноббио Лопесу было наплевать. Ему хотелось свернуть еще одну папироску, и он злился, что не предупредил того типа, продавца кокаина, с которым договаривался о встрече в Милане. Лиловые, коричневые и черноватые синяки на влажной, вздутой коже человека с улицы Падуи…Кто тот старик, что раздобыл себе фальшивые документы, чтобы забрать заключение о вскрытии в отделе судебной медицины? Седые волосы. Шестьдесят лет. Гомосексуалисты тут ни при чем. Странно столкнуться с кем-то, о ком ничего не известно. Он там, распростерт на ледяном столе, и от него ничего не узнаешь. Какое имя носил покойник? Что за история с ним приключилась? Лопес зевнул. Холод в Париже был более резким. На углу улицы он увидел, как какая-то женщина даже накинула на плечи шаль.
Они въехали на оживленный бульвар. Двигались по направлению к центру. Освещение витрин стало более ярким. Негров на улице не было видно.
Свернули в узкие закоулки. В темных, устремленных ввысь домах постепенно загорались огни — глаза бледного света, свои темные путаные истории в малюсеньких квартирках. Малюсенькие истории завязывались там, очень далеко от него.
Переехали мост. Он увидел Сену — как бездну, без отблесков, жидкая материя, поглощавшая всякий свет, безмолвная, грязный магнит, черная дыра. Где-то на заднем плане раздавался бессвязный гул транспорта, миллионы голосов, заглушаемых темным, подвижным, плоским потоком Сены.
Въехали в темный, безлюдный район. Черные деревья заслоняли полотно древних стен, темно-серые контрфорсы. Показался красно-белый крест на здании госпиталя. Большая пластиковая дверь была широко распахнута, санитары курили и разговаривали на пороге при ровном свете неона. Фиолетовые многоэтажки превосходили по высоте черные неподвижные кроны чахлых деревьев, дыхание растений, казалось, заняло свое место среди отсутствующих людей — пустое, черное место в большом, ярко освещенном городе.
Свернули направо, на внутреннюю полосу набережной Сены. Как назойливые насекомые, мерцали на противоположном берегу габаритные огни машин. Следовательно, они уже были на Иль-де-Франс. Повернули на пустынную площадь, фактически площадку, на которой сходились снизу огни маленьких ресторанчиков в полуподвальных этажах, под землей. Он высунул нос в окно. Разглядел табличку с названием площади: плас Дофин.
Впереди, в десяти метрах, распахнулись с сухим звуком ворота. Машина медленно въехала внутрь. Остановилась во дворе. Все вышли. Пока Лопес разминал ноги и рассматривал старые булыжники
Инспектор, ответственный за расследование, был человеком усталым. Лопес немедленно распознал эти свидетельства упадка сил — медленность жестов и мимики. На щеке у него была заметная родинка, на лбу — горизонтальная морщина. Он вяло курил. Говорил на ломаном итальянском, приправляя его обрывками испанского. Все время вставлял «bueno». На Киссинджера ему было наплевать, это ясно. На стуле, рядом с письменным столом, был брошен его помятый непромокаемый плащ, чем-то похожий на куртку Лопеса. Небо дрожало от молний и грома, дождя не было. Инспектора звали Франсуа Серо. Его лицо при теплом свете лампы на столе выглядело как глобус, усеянный причудливыми знаками. Глаз слегка подергивался — симпатичный тик, внушающий доверие, обезоруживающий. Всегда умей увидеть под безоружностью мощный, агрессивный ум— столп с исходящими от него лучами, древний и неподвижный. Они заговорили об Ишмаэле.
Покушение на Киссинджера — оно произошло на площади Дефанс. Под Большой аркой. Киссинджер участвовал в конференции. Серо передал Лопесу пригласительный билет. Конференция называлась «Человеческие миры». В списке участников числились профессора, академики, люди из финансовых кругов. Там был и адрес места официального проведения конференции, напечатанный жирным шрифтом. Буквы казались маленькими блестящими насекомыми, чем-то живым и неистребимым. Киссинджер вышел незадолго до 16:30. Машина была припаркована за южной площадкой, со стороны Парижа, — огромное круглое пространство у подножия Большой арки. Киссинджер был маленького роста. Его сопровождали шесть охранников. Машина ждала его с включенным двигателем — внизу, возле площадки. Первый выстрел — мимо, пуля застряла в постаменте скульптуры Миро, напротив торгового центра. Вторым выстрелом был ранен в плечо телохранитель, защищавший со спины бывшего государственного секретаря. Франсуа Серо вяло водил пальцем по истрепанному плану. Лопес кивал. Улыбался, когда тот говорил «Bueno». Охрана повалила Киссинджера на землю, двое телохранителей бросились на него и прикрыли своими телами. Раненый агент упал на белокаменные плиты. Люди разбегались во все стороны. Трое агентов, оставшихся на ногах, прицелились в одну и ту же точку и открыли огонь в том направлении, каждый из двух пистолетов. Они попали в покушавшегося. Он прятался за коньком низкой крыши центра ФНАК. Он был один. Шестнадцать пуль в правую сторону тела, ту, что виднелась из-за конька, — их извлекли из трупа стрелявшего во время вскрытия. Медицинское заключение будет составлено завтра. У этого человека были при себе документы: свидетельство того, что покушение — дело рук дилетанта. Может, и в самом деле это затея снайпера-одиночки. Его звали Жорж Клемансо. Бывший адепт «Сайнс Релижн». Год содержался в психбольнице в Ренне. (У полиции имелась пухлая история болезни. При желании Лопес может изучить ее в гостинице. На данный момент у него не было такого желания.) Выйдя из больницы, Клемансо без труда устроился на работу: он происходил из состоятельной семьи, которая в прошлом следила за тем, чтобы он ни в чем не нуждался, и наняла для него весьма дорогостоящего «перевоспитателя», одного из тех, кто вырывает богатых отпрысков из рук сектантов, пытающихся выжать из них деньги. Они оплатили его пребывание в психиатрической клинике в Рене, эти родственники, — оно тоже было весьма дорогостоящим. Вернувшись, Жорж стал жить по соседству с квартирой своих родных, на бульваре Распай. Трехкомнатную квартиру Клемансо уже обыскали, но безрезультатно. Лопесу также предложили туда сходить после осмотра места покушения возле Большой арки. По окончании авантюры с «Сайнс Релижн» у Жоржа Клемансо были проблемы с другими сектами, как подтвердили родственники. «Дети Господни», например. Он снова сошелся с прежними товарищами по «Сайнс Релижн», которые, покинув движение Льюиса, пытались подорвать доверие к нему бурными кампаниями. Свою группу они назвали «Процесс». Родственники Клемансо пытались «снова зашить то, что можно зашить», но не добились больших результатов. Клемансо примыкал и к другим движениям религиозного характера, хотя и не располагал финансовой независимостью, которая в прошлом возбуждала аппетит у святош, принимавших его с распростертыми объятиями. Последняя авантюра — полусатанистская ложа, — судя по всему, просто негодяи в поисках легкого секса (таково было мнение Серо). Секта была известна под названием «Дети Ишмаэля». Лопес кивнул. В конечном итоге Клемансо оказался в камере вместе с другими скучающими и запуганными представителями парижской буржуазии — на одну ночь — после вторжения полиции на склад возле въезда в Париж. На самом деле полиция пыталась напасть на след педофилов. Они думали, что речь идет о торговле детьми. Действительно, они обнаружили голого ребенка, и там происходила какая-то ритуальная сцена. Однако никакого насилия. Добрая парижская буржуазия все это замолчала.
Лопес на миг замер как зачарованный.
— Ишмаэль… — пробормотал он. Серо испытующе посмотрел на него.
— Да, Ишмаэль. «Дети Ишмаэля», инспектор. Connosez-vous en Italie, n'est pas? [5]
Лопес попытался быстренько пересказать состояние расследований, проведенных в Италии. Серо заметил, что речь идет о деле спецслужб, сказал, что парижская полиция недостаточно в этом разбирается. Его удивило, что спецслужбы не взяли на себя полномочия по расследованию покушения на мсье Киссинджера. На его пористой, дряхлой коже обозначились новые глубокие вертикальные морщины.
5
Вы знать в Италии, не так? ( искаж. фр.)
— Нюжно действовать бистро, не так ли? — спросил он.
Лопес кивнул. Он уже потерял надежду вернуться в Милан этой ночью. Ему забронировали номер в гостинице на Монмартре, неподалеку от «Мулен», от большого бульвара, который широким кольцом захватывал, как в тиски, бескрайний и расплывчатый центр Парижа.
Потом они вышли. Серо проводил его. Они поехали на площадь Дефанс, к Большой арке, — окинуть взглядом непосредственное место покушения, дабы Лопес лично мог просчитать его ход. Затем — бульвар Распай: Лопес хотел осмотреть квартиру Клемансо.