Во имя Ишмаэля
Шрифт:
Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
27 ОКТЯБРЯ 1962
15:30
Пришло время, чтобы мир получил одного-единственного хозяина и хорошо знал, кому обязан послушанием. Мы двое держали в подвешенном состоянии земной шар и наклоняли его в ту сторону, в том месте, где каждый из нас проходил, до тех пор, пока сам земной шар не выдал нестираемый знак, начерченный внутри. Пусть теперь он пройдет, единственный правитель, по поверхности земли — я теперь устал от своей участи. Мой факел близок к тому, чтобы погаснуть, и целый мир является мне похожим на черную пустыню, при приближении ночных сумерек представляется мне в виде черной пустыни.
Первое: Омбони. Давид Монторси должен пойти и выяснить, что это Омбони передал документы по расследованию о ребенке с Джуриати ребятам из полиции нравов.
Омбони был засранец. Он не из тех коллег, с которыми Монторси ладил. Они с ним обращались, как с мальчишкой. Однажды он почувствовал зуд на затылке, в основании черепа, в том месте, где выступает мозжечок, в то время, как уходил от группы своих: он обернулся и увидел, как они смеются у него за спиной. Монторси был очень молодым и неловким: эта огромная туша, которая неуверенно слонялась по кабинетам, их раздражала. Когда он закрыл дело трансвестита с улицы Пантано, то не удостоился ни единой похвалы. А раскрыть это дело пытались трое (в том числе Омбони). Все искали женщину, учитывая колготки, туфли на каблуках, тюбик губной помады, по рассеянности оставленный открытым на полочке в ванной, и две зубные щетки. Ему доверили помощь в расследовании: дело считали сухим деревом, из которого невозможно выжать сок. Он же потребовал повторной эксгумации и нового вскрытия. Обнаружились повреждения в заднем проходе. Этот тип (адвокат с растительным лицом, холостяк, активный католик, богатый, но не слишком) был гомосексуалистом. Париков обнаружено не было, поэтому коллеги об этом даже не подумали. Однако в магазине париков в конце улицы Данте, около Замка, с трудом, но опознали этого человека: он приходил не один. С ним был мальчик. Удалось составить его словесный портрет. Прочесали круги гомосексуалистов, любителей трансвеститов. Выяснилось, что мальчик, похожий на фоторобот, живет в районе бульвара Монца. Монторси обошел этот район, возвращался в одни и те же места, заходил в одни и те же бары. Пока не засек его. Мальчишка вознамерился бежать, но Монторси выхватил пистолет и наставил его на паренька. Рука его дрожала, он никогда прежде не стрелял. Он обдумал все позже: это было не проявление глубинной, давящей морали, не опыт, а всего лишь тонкая механика, адреналин. Он прежде не стрелял.Изумленное лицо мальчишки, тот поворачивается спиной, со скрипом закрывающаяся дверь бара — он помнил все. Снаружи, однако, стояла машина его коллег. Они догнали паренька и схватили его. Один из агентов вошел в бар и застал Монторси неподвижным, все еще дрожащим, с пистолетом, выставленным перед собой. Однако это он со своим молчаливым интуитивным упрямством распутал дело. Его высмеивали, на какое-то время его прозвали Перекисью водорода, говоря таким образом, что он — как выдохшаяся минералка, как мертвое брожение, годное для стариков. Потом это прошло. Но он не сближался с коллегами. Ему иногда передавали расследования, но если дело оказывалось интересным, забирали обратно, и старший коллега заканчивал его работу. Он свыкся с этим. Нет, он с этим не свыкся.Это раздражало его, как грубая царапина на поверхности его гордости. Он был неопытен — правда. Он был молод — правда. Но он был способным. Способнее других. Поэтому пренебрежение раздражало его.
Омбони же он ненавидел. У того были грязные волосы с проседью, слипшиеся в пряди, будто смазанные бриллиантином. Он носил слишком широкие пиджаки. Преувеличенный миланский выговор. При виде Монторси он всегда поднимал брови — проявление скептицизма, которое Давид взял на заметку среди других внешних признаков человека, работавшего в управлении годами, с утомленной душой, с притупившейся интуицией. Он спрашивал себя, случится ли с ним такое? Он утешался, вспоминая то, что услышал по радио однажды утром, пока они с Маурой молча завтракали. Какой-то психолог говорил о некоторых пациентах, что их главный страх — это боязнь сойти с ума и что они не могут стать сумасшедшими, покуда
Он должен был зайти к Омбони. Встал, вышел в коридор, и ему показалось, будто он стоит один в пустом грязном корыте бассейна.
Омбони сидел, закинув ноги на письменный стол. Он был коренастым, его лодыжки показались Монторси невероятно раздутыми, как будто вот-вот лопнут от скопившейся внутри жидкости. Он смотрел на Монторси, скособочившись, как ствол поваленного дерева, очки на носу, на некотором расстоянии от глаз, в руках бумаги, галстук висел на стуле с другой стороны стола.
— Что такое, Давид? — Этот выговор его раздражал. Гортанный голос, ставший глубже от постоянного табачного дыма, — Монторси казалось, будто он исходит прямо из бронхов, как если бы не существовало ни горла, ни голосовых связок.
— Ничего, хотел только тебя спросить о деле по Джуриати.
— Ах да. Шеф закрыл его. Он просмотрел его одним глазком сегодня за обедом. У нас было совещание, ты отсутствовал. Мы оценили ситуацию все вместе. Это дело полиции нравов. Я отнес все Болдрини.
Значит, он заходил в кабинет Монторси гораздо позже того момента, когда включился неоновый свет, а Монторси это видел со двора.Омбони ли поставил «жучок»?
— Знаю, мне Болдрини говорил. Есть еще что-нибудь срочное? В смысле, что я свободен…
— Шеф сказал, что ты можешь еще раз просмотреть открытые дела по провинции. Сейчас мало работы. Посмотри, что можно сдать в архив.
— Но это дело канцелярии.
— Тогда возьми отпуск. — И засмеялся. Он издевался над Монторси.
— А весь этот бардак?
— Какой бардак?
— Эти люди, одетые в темное? Вертятся там. На втором этаже.
— А, там американская группа. Они приехали сюда, чтобы установить контакт. Пытаются наладить отношения, чтобы создать единую структуру, как бы повсюду в Европе. Их расквартировали у нас до тех пор, пока не подписаны соглашения.
— Кто они? ФБР?
— Что-то типа того. ЦРУ или что-то вроде. Похоже, они составляют единый организм, и одно их подразделение здесь, в Милане. Точно не знаю. Думаю, они также ведут дела с военными базами.
— Мы принимаем участие?
— Они затребовали дела отдела расследований. По этому поводу сегодня и было совещание у шефа. Тебя не было. Они запрашивали особые дела.
— А именно?
— Серийные убийства. И тому подобное. Были ли там данные, что замешаны другие государства в этих делах.
— Мы становимся агентами спецслужб, — сказал Монторси и улыбнулся.
— Это наша судьба. Судьба полиции.
— Скажи лучше, это судьба Италии…
Снова в свой кабинет. Монторси раздумывал над тем, что делать, куда идти, действительно ли его пытались остановить и зачем. Он решил продолжать, несмотря ни на что. Ему нужны были в конечном счете две веши: тишина и он сам. Чтобы никто из посторонних не знал, над чем он работает, — и чтобы он работал. Но уже он, тот «он сам», который ему был нужен, больше не был таким, каким себя считал до появления маленького синюшного трупика утром на стадионе и засохшей мумии в самой середине дня…
Телефонный звонок отбросил его далеко от этих мыслей. Первое, о чем он подумал: «жучок». Подождал, пока еще раз зазвонит. Потом еще раз. Только тогда снял трубку.
— Давид?
— May…
— Ну как?
Подальше. Подальше от этого дела, о котором он ей рассказал. Пусть они не знают, что она знает, — так лучше. Он нуждался в молчании.
— Ничего…
— А ребенок с Джуриати?
Черт. Она об этом заговорила. Теперь они знают, что она знает.