Во имя Ишмаэля
Шрифт:
— Так…
— Что такое, Монторси?
— Нет, здесь говорится о дьяволе…
— ЦРУ?
— Нет, нет… Маттеи… Мы разве не говорили только что об Энрико Маттеи?
Фольезе было любопытно. Он встал, прошелся вокруг письменного стола, наклонился из-за спины Монторси.
— Вот… Вот Маттеи…
Монторси:
— Вот этот, слева?
— Да. Это он.
— А другие? Ты узнаешь их?
— Погоди… Рядом с Маттеи… Гм… этого я не знаю… Потом Пайетта, да, это Пайетта, он с трубкой… Посмотрим-ка… Справа… Справа, возле доски, — это президент АНПИ, Союза итальянских партизан, это Анноне. Я брал у него интервью год назад — это потрясающий человек, такое острое чувство юмора… Ну, это Лонго, точно… А вон тот, с лентой через плечо, —
Они замерли в молчании; бумага, казалось, трепетала под взглядом лампы. Было тепло и сухо. Фольезе снова поднялся. И снова сел.
— Ты удовлетворен? Монторси почесывал в затылке.
— Даже не знаю…
— Ты достаточно хорошо обдумал мое предложение? Я провожу за тебя расследование. Ты предоставляешь мне исключительные права.
Да, он достаточно хорошо это обдумал.
— У тебя есть время?
— Я весь внимание…
— Хорошо. Фольезе, однако, послушай… Ни одно слово не должно выйти отсюда.
Фольезе поджал губы.
— Договорились?
— Договорились.
Вздох — благое средство затянуть любой момент.
— Дело вот какое…
Он объяснил ему все. Объяснил, как кожа на высунувшейся из пакета руке малыша, найденного под плитой на Джуриати, произвела на него впечатление своим видом: будто пластмассовая, синюшная, похожая на кукольную. Он рассказал ему о попытках проследить связь с педофильскими кругами — если такие круги действительно существуют в Милане. А он, Фольезе, знает об этом что-нибудь? Нет, тот ничего не знает, но может навести справки. Он сообщил ему о посещении Исторического архива Сопротивления. Сказал о недостающих карточках: никаких следов убитых на Джуриати партизан. На некоторое время он замолчал (Фольезе в это время продолжал разглядывать его в тишине), прежде чем рассказать о мумии, об одеревеневшем трупе неизвестного партизана, хранящемся в раке в дальней комнате архива. Он сообщил ему также и о ребенке — о фотографии напротив мощей. Потом о «жучке». О том, как он выяснил, что у него забрали дело, чтобы передать его в полицию нравов. Вернулся назад, рассказал ему об отделе судебной медицины, о мрачной, давящей атмосфере в коридоре, ведущем в зал для вскрытий, о докторе Арле и его сотрудниках, которые, как он выяснил, были у Болдрини, пока он производил расследование на Джуриати. Доктор Арле и его люди из отдела судебной медицины, которые казались какой-то сектой…
— Секта… — Фольезе в задумчивости потирал подбородок, скривив рот, зажав складку кожи на шее между большим и указательным пальцами, в то время как пальцы другой руки барабанили по столу.
— Секта, говорю тебе. Но возможно, это все моя навязчивая идея… Видно, мне в голову ударили испарения формалина. Или присутствие трупов…
— Нет, не то…
— Тебе что-нибудь приходит на ум?
— Нет, но… если ты журналист… видишь ли, я не знаю, то же самое это — заниматься твоим ремеслом — или нет. Случаются совпадения. Начинаешь верить, что связь между разными вещами, в конце концов…
— Представлять все себе. Вот хлеб для того, кто с нуля должен воссоздать всю картину…
— Ну, это вопрос интуиции…
— Видишь ли, Фольезе, это тоже, возможно, верно, но… на самом деле, а?.. Так вот интуиция, мне кажется, не столь уж отлична от этих совпадений… Но к чему весь этот разговор о совпадениях?
— Нет, это потому что ты говоришь мне об управлении, об отделе судебной медицины. Ты говоришь мне о секте… А из информации, которая есть у меня…
— По какому поводу?
— Расследование. Расследование, о котором я тебе рассказывал. То, что я отдал в «Джорно». Расследование об американцах, о ЦРУ в Италии.
— И?..
— Это тоже останется между нами, правда? Между мной и тобой…
— Дальше, Фольезе… Я уже практически оскандалился. Ты знаешь, что будет, если на Фатебенефрателли
— Так вот… Дело в том, что… согласно тому, что я выяснил, американцы прибыли в Италию вместе с некой сектой…
— Сектой? Как это может быть? Но ведь они собираются у нас обосноваться… Ведь существует программа наладить координацию с военными базами, ты мне говорил…
— Да, да… Но это каналы… скажем так, официальные…
— И что, если каналы неофициальные?
— Да… Именно…
— Секта?
— Секта. У меня есть имя.
— Имя секты?
— Того, вокруг кого вращается эта секта. Они молча поглядели друг на друга.
— Какое имя?
Фольезе еще немного помолчал. А потом произнес его:
— Ишмаэль. Его зовут Ишмаэль.
Инспектор Гвидо Лопес
ПАРИЖ
23 МАРТА 2001 ГОДА
22:40
Они остались там, растянувшись между маленькими лужицами пива и прочими отходами, которыми был покрыт пол. Таким образом прошли часы, часы общего дыхания; часы, в которые у К. сложилось устойчивое впечатление, что он заблудился или что он столь углубился в чужую страну, как ни один человек прежде него никогда не осмеливался, — в неведомую землю, где самый воздух не содержал ни одного из элементов воздуха родных мест, где он, казалось, задыхался — таким чужим он здесь себя чувствовал.
Ишмаэль велик. Ишмаэль держит в своих руках все нити — в Париже одна из них порвалась. В Милане, на улице Падуи, возможно, порвалась еще одна. Гвидо Лопес потерялся в безразмерной темноте, выйдя с набережной. Париж бурлил — ночной водоворот — по ту сторону Сены. Он был в центре.
Его отвезли на Монмартр, в гостиницу. Он вернется завтра. Серо остался в главном управлении, чтобы допросить «перевоспитателя» Клемансо: он вытащил его из «Сайнс Релижн», у мальчика в комнате была его фотография, — как это возможно, что он не был в курсе угроз Ишмаэля? Серо попрощался с Лопесом, пожав ему руку, горячо, по-братски. Между ними установилось почти родственное согласие. Он распорядится привезти ему на следующий день, прямо в гостиницу, распечатки файлов из компьютера Клемансо: ребята из технической группы будут работать над ними всю ночь.
Его высадили у гостиницы. Величественная, ничего не скажешь. Понаблюдал, как удаляется машина управления. Вошел, отдал документы, спросил, не доставляли ли факс для него, — нет, не доставляли. Он был не в состоянии сидеть взаперти в номере. Он задыхался в вестибюле гостиницы. Решил выйти на улицу, побродить немного. От холода покалывало тело. Бульвар кишел путанами, жуликами, одетыми в кожу задницами, сутенерами и продавцами зажигалок. Две задницы нюхали «поппер» на углу узкой перпендикулярной улицы. Он вытащил из кармана самокрутку с травкой и закурил ее. Воздух был чистый, и красные огни «Мулен Руж» раздражали взгляд. Он пересек бульвар и пошел по другой стороне улицы, откуда можно было попасть в разного рода порнографические заведения, расположенные напротив его гостиницы. Тяжелая, как животное, близкое к смерти или к безразличию, гостиница существовала за счет порно: огромная, пять этажей. В витринах он увидел неподвижные тела кукол из превосходного латекса — манекены, более похожие на трупы, чем на искусственных людей, — покаянные, идиотические взгляды, — у них поднимались вверх кисти рук, между которыми было отверстие — такое, чтоб туда мог войти член. Слепки нелюбви, похоронная пластмасса. Взглядом, издалека, Лопес ощутил их тяжесть. Синтетические волосы блестели, как волосы невоздержанной старухи. Рты были полуоткрыты, губы зафиксированы в гримаске, которая изображала экзотическое обещание — времяпрепровождение в ночном клубе. Мертвые были живыми, живые были мертвыми.