Во имя Ишмаэля
Шрифт:
Ноги вязли в липкой грязи. Кое-где среди травы земля была покрыта коркой темного льда, которая трескалась под тяжестью шагов Монторси. Он с трудом двигался вперед. От земли к тому же шел пар. Семь утра, в конце концов. Милан, в конце концов.
Впереди Монторси плелся какой-то нескладный сержант (лет пятидесяти?), чертыхавшийся на каждом шагу: он скользил, грязь проникала сквозь подошвы ботинок и корежила кожу. Напоминает дерьмо. Оба тяжело дышали, один позади другого. Монторси, осторожно обходя островки травы, белой
Они добрались, потные, до кучки людей: четыре полицейских, бледная, неопрятная женщина в халате и зеленоватых сапогах, низенький коренастый мужчина в поношенной синей куртке, два медика в серых пальто и фетровых шляпах, оба с сединой в волосах, и два рабочих в белых спецовках с испачканными землей рукавами. Сержант впереди Монторси зашагал энергичнее и тяжело задышал. Все обернулись в их сторону. Монторси отчетливо увидел глаза собравшихся — и пока он пристально рассматривал их, все смущенно отводили взгляд: направо, налево, в сторону забора. На земле, у ног людей, — очень белая простыня, нелепо чистая посреди всей этой грязи. Бездыханное тело под простыней как будто шевельнулось, сведенное судорогой или охваченное дрожью.
Но это был ветер. Он сдвинул простыню, под которой угадывалось что-то короткое, угловато-округлое. Один из полицейских, белесый, плохо выбритый, посиневший от холода, шагнул вперед. Монторси рассматривал свежую грязь, покрывавшую ботинки агента. Вначале он почти не слушал. Пристально глядел на очертания предмета, прикрытого тканью, — она казалось голубоватой, светящейся.
— …около шести. Охранники стадиона Джуриати, они каждое утро ее проводят.
— Что проводят? — встряхнулся Монторси.
— Проверку, инспектор… Я уже вам сказал: охранники стадиона каждое утро, в шесть часов, начинают обходить с проверкой дорожку, саму площадку и пространство за воротами, где мы сейчас с вами находимся. Так у них заведено.
— А сегодня?
— Как я вам уже говорил, инспектор, сегодня, около шести, синьор… как вас зовут? — обратился он к коренастому мужчине в запачканной ветровке.
— Реди. Нело Реди, — откликнулся тот. — А это моя жена Франка. Она тоже сразу пришла посмотреть.
— Итак, инспектор, во избежание путаницы поясню: здесь, у стены, как раз в углу поля, с северо-восточной стороны, в 1945 году были расстреляны четырнадцать партизан. В конце войны им установили тут мемориальную доску. Вот эту.
Доска из шероховатого камня, стоит вертикально. Грязная.
— Здесь видны имена. Но дело не в доске. Кроме нее, на земле горизонтально положили мраморную плиту, подогнали ее под доску. В дар от Милана. Охранник говорит, что под камнем ничего нет. Партизан здесь не хоронили. Ничего, там должна быть земля, только земля. Так вот это здесь…
— Что
— …я как раз и говорил… именно здесь, под плитой, и нашли тело.
Монторси оглядел ямку — неглубокая. Выброшенная наружу земля застыла, образовав небольшие комки твердой грязи. На расстоянии метра косо лежала сдвинутая плита, которая должна была находиться под доской с именами. В нескольких сантиметрах от ямы дрожала на ветру простыня. Теперь дул ветер, сильный, порывистый. Монторси обернулся, оглядел поле. Туман рассеялся, трава была серая, небо разорвано на клочья низких туч, смутно похожих на кулаки. Четко вырисовывались высоченные стойки футбольных ворот. Вероятно, будет дождь.
Монторси провел рукой по волосам и ничего не почувствовал: осязание почти полностью притупилось от холода и сырого ветра. Он повернулся к охраннику:
— Это вы нашли тело?
— Ну да, да… Я иду с проверкой вдоль стены, все здесь вокруг обхожу. Она не очень высокая, можно перелезть при желании. Ну…
Правый глазу сторожа периодически косил. Из носу текла прозрачная жидкость. Одна капля испачкала полинявшую куртку.
— Ну, что вы хотите… Красть здесь нечего. Правда, здесь есть эта доска. Никогда не знаешь, что может случиться. Так вот я всегда делаю обход. Это оговорено в моем контракте, это входит в мои обязанности.
— А сегодня? Вы тоже делали обход…
— Угу, а как же, и сегодня тоже. Прихожу — не сказать, чтоб очень светло. Здесь, на Джуриати, сыро. Туман опускается. И вечером тоже. Вот напасть какая… В общем, я сразу же заметил, еще издали, что плита сдвинута. Никто ее никогда не трогал с тех пор, как поставили. Мне говорили, что под ней ничего нет. Зачем же трогать, коли там ничего нет? Так, из хулиганства, чтобы вроде как надругаться? Ну, не знаю… По нынешним временам… Правда, они были партизанами. Но сюда-то зачем приходить для этого? Партизан ведь здесь нет! Тут только плита…
Монторси улыбнулся про себя. Охранник спотыкался в своем рассказе.
— В общем, прихожу я сюда, а она и впрямь выворочена. В смысле, она была приподнята, а под ней, в углу, вот здесь, свежая земля. Здесь, сказал я себе, копали и чего-то спрятали. Может, оружие. Тут-то я вас и вызвал… Плита — вещь казенная, а в договоре велено за этим следить. Для них это чуть ли не важнее, чем поле для регби…
— В котором часу?
— Что?
— Когда вы нас вызвали?
— Хм… часиков в шесть. Я начинаю без четверти шесть. Около того.
— А вы когда прибыли? — спросил он у сержанта.
— В шесть десять.
— И?..
— И откопали. Как видите, инспектор, глубоко копать не пришлось. Мы сразу же обнаружили пакет.
— Пакет…
— Да, пластиковый. Тело было в пластиковом пакете. Вон там, под простыней. Мы положили сверху простыню.
— Кто открывал пакет?
— Я лично, инспектор… — ответил полицейский.
Темные клочки щетины на подбородке не вязались со светлыми волосами — сальными, влажными, прижатыми форменной фуражкой.