Во имя справедливости
Шрифт:
На Кауэрта посыпались звонки — его поздравили Рой Блэк и Роберт Фергюсон, бывший, впрочем, очень лаконичен. Позвонил даже Тэнни Браун, загадочным тоном заявивший, что рад тому, что хоть кому-то от всего этого хорошо…
Кауэрту позвонила его бывшая жена и завопила в трубку:
— Я так и знала, что тебя обязательно наградят!
При этом Кауэрт слышал, как где-то в доме заливается плачем младенец. Бекки тоже визжала от восторга, когда поздравляла его по телефону. Она, конечно, не до конца понимала, о чем идет речь, но, кажется, все равно была очень рада.
— Мистер Кауэрт? Меня зовут Джеффри Мейнард. Я работаю на студии «Инстаком», нам очень хотелось бы снять кинофильм по мотивам проделанной вами работы. — Говоривший был взволнован и так торопился, словно каждая секунда разговора уносила с собой в небытие упущенные возможности и попусту потраченные деньги.
— Извините, мистер Мейнард, но я… — начал было отвечать Кауэрт, но не тут-то было.
— Не отказывайтесь, мистер Кауэрт. Давайте я прилечу в Майами. Мне нужно с вами поговорить. А еще лучше прилетайте вы к нам. Естественно, мы оплатим все ваши расходы!
— Спасибо за приглашение, но…
— Послушайте, мистер Кауэрт. Я уже говорил со всеми владельцами нашей киностудии. Мы в высшей степени заинтересованы в том, чтобы приобрести необходимые права. Между прочим, речь идет о кругленькой сумме, и не исключено, что вам больше не придется каждый день таскаться на работу в газету!
— А я не против того, чтобы таскаться на работу в газету.
— Да? А мне казалось, что журналисты терпеть не могут свою работу.
— Вы ошибаетесь.
— Ну и ладно… Нам все равно обязательно нужно встретиться. Мы уже все со всеми обсудили и заручились поддержкой со стороны…
— Я подумаю над вашим предложением, мистер Мейнард.
— Вы мне позвоните?
— Обязательно! — с чистым сердцем солгал Кауэрт, повесил трубку и вернулся в редакционный зал с пластиковым стаканом шампанского в руке.
Все опять ринулись его поздравлять, пожимать руку, хлопать по плечу и задавать вопросы. Купаться в лучах всеобщего внимания было приятно, но, вернувшись вечером домой, Кауэрт опять ощутил безграничное одиночество.
Войдя в пустую квартиру, он вспомнил Вернона Хокинса, доживавшего последние дни в таком же одиночестве, скрасить которое ему не могли ни его воспоминания, ни приступы удушливого кашля. Мысли о покойном полицейском постоянно преследовали журналиста. Кауэрт попытался убедить себя в том, что Хокинс первым поздравил бы его по телефону и обязательно заявился бы в гости с бутылкой дорогого шампанского. Журналист даже попытался представить себе, как именно все это произошло бы, но воображение его подвело: он сумел представить себе только старого полицейского на больничной койке. Оторвавшись от кислородной подушки, Вернон Хокинс поднял на Кауэрта потухшие глаза и прохрипел:
—
— Хватит уже, Вернон! Тебе нельзя уставать. Не напрягайся.
— Десятое правило улицы гласит: «Все совсем не такое, каким кажется!»
— Что ты хочешь этим сказать, Вернон?
— Это значит, что я схожу с ума. Сходи позови медсестру. Но не старуху, а молодую, с большими сиськами. Скажи ей, чтобы она сделала мне укол. Любой. Мне все равно какой. Главное, чтобы она перед уколом некоторое время терла мне задницу ваткой…
Кауэрт вспомнил, что позвал тогда медсестру, которая сделала укол старику. Тот ухмыльнулся и погрузился в сон.
— Слышишь, Вернон, я получил эту премию! Я все-таки ее добился! — пробормотал Кауэрт и перевел взгляд на газету. На первой полосе красовался заголовок «Журналист получил Пулицеровскую премию за статьи о смертниках».
Большую часть ночи Кауэрт провел у окна, разглядывая бездонное черное небо, но даже радость не могла заглушить снедавшие его смутные сомнения. Наконец мысль о награде вытеснила собою все тревоги, и журналист заснул, опьяненный своим триумфом.
Две недели спустя, пока Кауэрт еще торжествовал победу, на экранах компьютерных мониторов возникла другая новость. Губернатор штата Флорида подписал распоряжение привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Блэру Салливану. Салливана должны были посадить на электрический стул в полночь через семь суток со дня подписания распоряжения. Разумеется, он мог в любой момент отсрочить свою казнь, подав прошение о помиловании. Подписывая распоряжение, губернатор не забыл об этом упомянуть. Тем не менее Салливан не спешил подавать это прошение.
Прошло четыре дня. На пятый день на письменном столе Кауэрта зазвонил телефон. Журналист схватил телефонную трубку.
Звонил сержант Роджерс:
— Привет, Кауэрт! Как дела?
— Нормально, сержант. Я ждал вашего звонка.
— Ну да. Ведь теперь уже совсем мало осталось…
— Как там Салливан?
— Как гадюка в террариуме. Сидит, не двигается, только постреливает глазами по сторонам, следит за всем. В этом весь старина Салли! Это мы должны следить за ним, а вместо этого он следит за нами. Такое впечатление, словно он чего-то ждет. Все это очень странно.
— А как это обычно бывает?
— Ну, обычно у нас появляются толпы адвокатов, священников, разных демонстрантов с плакатами. Все взволнованы, носятся по судам, обращаются к судьям. Потом наступает час казни. Между прочим, государство заботится о том, чтобы в час смерти человек не чувствовал себя одиноким: на казнь приговоренного приглашают его родственников, разных доброхотов, проповедников, рассуждающих о Господе Боге, о справедливости и обо всем таком прочем, так что уши вянут. Вот это в порядке вещей. А то, что происходит сейчас, совершенно ненормально. К Салливану никто не приходит. Никто не протестует против его казни возле тюрьмы. Он просто сидит себе один. Боюсь, добром это не кончится. По-моему, он что-то копит внутри.