Во власти мракобесия
Шрифт:
– Может, Сонин и неплохой охранник, но опер он никудышный. Грубо работает, примитивно. Пришёл, слил что ему велели и умотал… Я считаю, что Хромов нас сдал, наверняка настучал Сонину, что мы интересуемся Петли-ным. Убеждён в этом.
– Да, – кивнул Виктор, – нам ясно дали понять, что Петлин живёт под крылом премьера и что трогать его не следует.
– Может, оно и к лучшему. Они почуяли, что мы копаем под них, начнут нервничать. Значит, будут суетиться, делать ошибки.
– Так или иначе, но это урок мне. В следующий раз буду умнее. Никому из этих доверять нельзя, – с нескрываемой досадой проговорил Смеляков. – Они друг за друга горой стоят.
– Сонин из охранника давно превратился в члена семьи Черномырдина. Какие уж тут государственные интересы! Тут натуральное шкурничество. Кстати, Черномырдин ему сделал госдачу на Рублёвке, хотя, по закону, Со-нину она не полагается. Надо ли после этого напоминать ему, кому он обязан служить?
Из селектора послышался голос секретарши:
– Виктор Андреевич, к вам Игнатьев.
– Пусть войдёт.
Вадиму Игнатьеву только что исполнилось двадцать семь. Он был симпатичный, атлетического сложения, почти красавчик с обложки глянцевого журнала. Окончив в двадцать два года Институт стран Азии и Африки, Игнатьев попал по распределению в Министерство внешней торговли, а через год его пригласили в отдел кадров КГБ СССР, в один из неприметных московских особнячков, затерявшихся в многочисленных замусоренных двориках столицы. «Мы к вам давно приглядываемся, Вадим Петрович, – сказал ему строгий мужчина, многозначительно улыбнувшись из-под седеющих усов. – Хотим предложить вам работать у нас, во Втором главке Комитета государственной безопасности». Так Вадим Игнатьев попал в контрразведку. Через полтора года случился августовский путч, после которого на чекистов обрушился такой вал критики, что многие офицеры уволились. У каждого были свои причины, каждый делал свой личный выбор. Вадим не захотел уходить из контрразведки, ему нравилась работа, хотя на сердце лежал горький осадок обиды за проявленную страной неблагодарность к тем, кто честно служил Родине, защищая её от посягательств извне. В декабре 1994 года его вызвали к руководству, начальник управления объяснил, что к ним обратились из отдела кадров СБП с просьбой представить несколько кандидатур. «Зачем?» – спросил Вадим. Вопрос был нелепый. «Им нужны толковые люди, – последовал ответ. – Мы предложили десяток офицеров нашего управления. Они остановили свой выбор на вас. Теперь решение за вами, Вадим Петрович. Я настаивать не имею права… Заниматься там, думаю, придётся тем же, чем и теперь. Так что нового для вас особенно ничего не будет, та же контрразведка. Просто другой участок…»
– Добрый день, Виктор Андреевич, – поздоровался Вадим, входя в кабинет Смелякова. – Вызывали?
– Дело к тебе.
– Слушаю.
– Нужно к девочкам из петлинского секретариата ключики подобрать. Ты, как самый обаятельный из нас, околдуй их, прощупай.
– На предмет?
– На предмет: кто, кому и по чьей просьбе заказывал или будет заказывать коммерческим фирмам пропуск в Белый дом. Особенно обрати внимание вот на эти фирмы. – Смеляков протянул Вадиму лист бумаги с названиями фирм. – А теперь мне пора на Лубянку.
Николай Ковалёв, заместитель директора ФСК, внимательно прочитал бумаги, подготовленные отделом «П», и взвешенно произнёс:
– Что ж, материалы серьёзные. У моих ребят тоже материалы на них имеются.
– Николай Дмитриевич, надо двигать. Надо получать санкцию на «прослушку» Петлина и Родионова.
– Ну-у-у…
– У вас какие-то сомнения?
– Виктор Андреевич, вы же сами понимаете. Петлин – фигура крупная, ошибка в таких случаях недопустима.
Как всякий чекист, Ковалёв был очень осторожен, иначе вряд ли ему удалось бы без всякой протекции пройти путь от младшего оперативника до столь высокого поста. Но он не желал взваливать ответственность на свои плечи. Дабы подстраховаться, Николай Дмитриевич перезвонил Коржакову, уточнил все детали и только тогда согласился.
Смеляков внимательно следил за выражением лица Ковалёва, но оно оставалось бесстрастным.
– Хорошо, Александр Васильевич. Я подключусь к этому делу. – Ковалёв положил телефонную трубку и посмотрел на Смелякова. – Ну что ж, Виктор Андреевич, я всё уточнил. Завтра же пойдём к Ильюшенко, попробуем получить его «добро» на прослушивание. Как только всё будет решено, я дам соответствующее распоряжение.
Григорий Модестович Машковский слушал музыку, прикрыв глаза ладонью. Лишь иногда он поглядывал на сцену, где пианистка с какой-то почти яростью била по клавишам. Казалось невероятным, что тонкие пальцы исполнительницы обладали столь огромной, чуть ли не разрушительной энергией.
«Нет, Шопена так нельзя играть. Это просто вколачивание клавиш, а не музыка… Впрочем, предыдущий ноктюрн она исполнила изумительно. Я просто растворился в музыке. Один человек – и какие непохожие, противоречивые характеры».
Машковский отнял руку от лица и перевёл взгляд на сидевших во втором ряду партера двух молодых женщин. Едва заняв своё место в ложе, Машковский сразу обратил внимание на них. Сидя рядышком, они выглядели удивительно эффектно – одна с пышной золотистой шевелюрой, другая – с короткой стрижкой гладких чёрных волос.
«Чёрненькая, пожалуй, строже, хотя взгляд почти детский… И она скромнее… Может, стеснительнее», – размышлял Григорий Модестович, с удовольствием разглядывая женщин.
Когда зал всколыхнулся аплодисментами, Машковс-кий повернулся к сидевшему рядом секретарю.
– Коля, ты видишь тех дам?
– Да, Григорий Модестович.
– Слетай-ка шустренько за цветами.
– Два букета?
– Разумеется. Два одинаковых.
– Сию минуту всё организую.
Николай бесшумно скрылся, и Машковский присоединился к овациям.
Затем он откинулся в кресле, положил обе руки на набалдашник трости и теперь до конца отделения наслаждался музыкой, не отрывая глаз от заинтересовавшей его черноволосой женщины.
«Пожалуй, она похожа на мою покойную жену. Та была именно такой в начале нашей семейной жизни. А потом быстро потеряла форму, стала рыхлой внешне и внутренне. Ничего удивительного, что она рано умерла… Да, эта дама несомненно напоминает мне Маргариту в лучшие её годы…»
Во время антракта Николай юркнул между рядами и перехватил молодых женщин едва они поднялись со своих мест.
– Простите, я не знаю ваших имён, но господин Маш-ковский просит вас принять эти цветы.
– Вы не ошибаетесь? – спросила светловолосая, с сомнением глядя на Николая.
– Я никогда не ошибаюсь.
– Вы уверены? – Светловолосая кокетливо склонила голову.
– Извините, а кто такой этот Машковский? – Черноволосая поправила висевшую на руке сумочку. – Мы ведь не знакомы с ним?
– Григорий Модестович – тонкий ценитель красоты, – ответил Николай, продолжая держать букеты на вытянутых руках.
– Вообще-то всё это очень странно, – внезапно к разговору присоединился стоявший возле женщин худой мужчина лет тридцати. – Какой-то Модестович… посылает цветы… Надо же! И сегодня, оказывается, встречаются тайные поклонники.
– Никакой тайны. Он сейчас в ложе, вон там. – Николай указал глазами на Машковского, внимательно следившего со своего места за происходящим в партере. – Если вы не возражаете, Григорий Модестович подойдёт к вам после концерта…
– Женя, – с явным недовольством произнёс худой мужчина, – по-моему, это не совсем прилично.