Во власти ночи
Шрифт:
— Ну и что?
— И Сэмми… и все мы… любим вас, мисс Ди…
— Ну?
— Ничего!
— Ясно… Ты кончил? Так я тоже кое-что тебе скажу. Я не трусиха. Так вот, ты один из самых способных молодых людей, завтрашний вождь, ты ближайший помощник Сэмми и ты места себе не находишь потому, что индийская женщина отдается… нет, скажем более понятно для твоего глупого умишка, потому что индийская женщина спит с черным мужчиной. Мне стыдно за тебя; мне стыдно, что мы с тобой в одной организации. Ты опозорил меня в глазах человека, которого я люблю и уважаю больше всех на свете, потому что он не поражен раковой опухолью расизма. Вместо того чтобы бороться с предрассудками, ты сам в них погряз. Мы все страдаем этой отвратительной болезнью. Она поразила не только белых, но и нас. Ею заражены и черные, и индийцы и ты, и я, и вся наша организация. Боже! Представляю, какие грязные были у тебя мысли, когда ты думал о том, что я лежу
Второй раз за этот вечер Дики Наяккар не выдержал и заплакал как ребенок, громко и безутешно.
Ди тронула молодого человека за плечо, и он поднял заплаканное лицо.
— Хватит, пора ехать, — устало сказала она.
Он смахнул рукой слезы и заглянул ей в лицо, но было темно. Луна взошла, но в эту ночь светила очень слабо.
— Мисс… Ди, — начал он просительным тоном.
— Да?
— Вы больше не сердитесь?
— Нет, не сержусь.
— Но вы расстроены, а это еще хуже.
— Я устала, и мне предстоит долгий путь.
— Мисс Ди.
— Да?
— Я очень сожалею…
— И я тоже.
— Вы правы. Вы сказали сущую правду. Я и в самом деле так думал. Но не хотел этого. Разве я за предрассудки, мисс Ди? Честное слово, нет. Это вы правильно сказали, мы все заражены ими. Но я правда хочу от них избавиться, мисс Ди. И о том я не хотел думать. Я хочу стать таким, как вы — и как он. Но это находит, как болезнь, вы правильно говорите. Как с ней справиться, а, мисс Ди? Я в самом деле хочу этого.
— Единственный путь покончить с предрассудками — это изменить мир.
— Ну, а пока, как сделать, чтобы избавиться от таких мыслей?
— Не знаю, Дики. Не знаю. Не думаю, чтобы этого можно было достичь, не изменив общество и не передав власть в другие руки.
— Он сказал, что и тогда, возможно, нам не станет лучше. И еще он сказал, не всякая перемена к лучшему.
— Я очень устала.
Дики включил мотор, и «лэндровер» рванулся вперед.
Часть вторая. Когда треснет сук
Карл Ван Ас был на редкость высоким, красивым мужчиной под сорок. Он быстро поднимался по служебной лестнице и знал, что ему надо только по возможности избегать неприятностей — ив один прекрасный день он окажется среди могущественнейших людей в стране. Но почему-то эта перспектива не рисовалась ему такой же заманчивой, как несколько лет назад. В те дни — особенно в дни, когда он служил мелким дипломатом в Лондоне, в Париже, в Вашингтоне, — мысли о блистательной карьере кружили ему голову, как забористое вино; они наполняли его бодростью и энергией. Но теперь успехи не приносили прежнего удовольствия — его неотвязно преследовало странное чувство уныния, затаившееся в глубине сознания, словно хищный зверь. Теперь ему все время приходилось бороться с этим унынием. Отчасти его душевное состояние объяснялось событиями последних лет. Изгнание его страны из Британского содружества — именно таково было значение слов «добровольный выход» — нанесло ему болезненный удар, и не только ему, но и группе других людей, которых дела тесно связывали с их коллегами из Содружества.
На международных конференциях в Париже или Вашингтоне мелкие и крупные дипломаты Содружества выступали единой командой, которая хорошо знала правила игры и вела ее по четко разработанному плану. В этом проявлялся дух свободы, которому завидовали остальные дипломаты; и было приятно сознавать свою принадлежность к элите. Разумеется, их сближало и многое другое: и то, как они работали и как развлекались, и то, как они перебрасывались словами и шутками, понятными лишь посвященным. Речь шла как будто о сущих пустяках, многие из которых казались даже бессмысленными вне определенной среды, — и, однако, все это, вместе взятое, дополняло поразительно яркое проявление того, что они отчетливо видели, хотя и называли расплывчатым словом «дух» Содружества. До изгнания Южная Африка составляла неотъемлемую часть этого целого. Карл Ван Ас вспомнил свою последнюю поездку в Организацию Объединенных Наций. До той поры изгнание было лишь чисто политической акцией. Но в Нью-Йорке и позднее в Вашингтоне он в полной мере осознал его значение. На первый взгляд ничто как будто не изменилось. Никто не допускал прямых выпадов или грубостей — даже представитель афро-азиатских государств, который предлагал исключить их страну из Организации Объединенных Наций. Все только ясно давали понять, что Южная Африка уже не является членом их команды. Много раз ему случалось заходить в комнату, где шел шутливый или серьезный разговор; появление его замечали, но тут же делали вид, будто он для них не существует. Его присутствие игнорировали даже белые члены Содружества — австралийцы, новозеландцы, канадцы; англичане скрывали свои чувства более искусно, но даже их смущало его присутствие.
Услышав скрип двери, он поднял глаза и увидел свою секретаршу, высокую, не очень красивую, но поражающую своей животной чувственностью девицу. У нее были резкие черты лица и крупная, ширококостная фигура типичной крестьянки. Ван Ас не любил свою секретаршу и даже не давал себе труда скрывать это. Она стояла во главе группы молодых экстремисток, которые требовали оскоплять всех мужчин, вступающих в интимные отношения с женщинами других рас. Ван Ас знал, что пренебрежение, которое он даже не пытался скрывать, как ни странно, породило в ней горячую симпатию к нему. Между ними в самом деле не было ничего общего — даже взаимного притяжения противоположностей. Она не любила думать, не любила читать, не выказывала ни малейшего интереса к тому, что происходит в мире. Закончив рабочий день, она приходила домой, переодевалась и тут же шла на пляж, где вместе с подругами валялась на песке, подставляя лучам солнца натертое маслом тело, так чтобы оно покрылось ровной позолотой загара. Затем они расходились по домам; непомерно много ели, непомерно много пили и предавались плотским утехам, чтобы чувствовать пульс жизни. Так идут дни, почти не отличаясь друг от друга… Он подавил в себе закипающее чувство возмущения всем, что воплощала для него эта девица. В его душе даже шевельнулось легкое сомнение: может быть, он несправедлив к ней, может быть, его негодование порождено одиночеством, сознанием того, что он отрезан от всего мира — и как отдельная личность, и как гражданин страны. Ведь в сущности— если не принимать всерьез ее пропаганду оскопления — она никому не причиняет зла.
— К вам пришел служащий из отдела картотек, — доложила секретарша.
— Он принес все, что нужно?
— У него с собой два туго набитых портфеля.
— Отлично. Угостите его чашкой кофе, и пусть он обождет немного. Если я задержусь у доктора Снеля больше, чем на пять минут, позвоните. Понятно?
— Да, сэр. — Она бросила быстрый взгляд на свои часы и вышла.
Ван Ас поднялся, открыл потайную дверь и, пройдя через узкий коридорчик, очутился перед кабинетом доктора Людвига Снеля, начальника управления внутренней безопасности в провинции Наталь. Постучавшись, Ван Ас вошел. В комнате было не то что прохладно, но попросту холодно: Снель всегда ставил ручку кондиционера в крайнее положение.
Снель был человек высокого роста, костлявый и седовласый, с изборожденным морщинами, словно дубленым лицом. Казалось, он всегда был в полном изнеможении. Только в его необычайно лучистых глазах светилась жизнь.
— Я слушаю вас, Карл.
На какой-то миг Ван Асу почудилось, будто он снова слышит голос Яна Смэтса.
— Вы сказали, чтобы я заглянул к вам сегодня утром, сэр.
— Ах, да.
Снель вытащил какое-то письмо из кипы бумаг, лежавших на столе, и пододвинул его к Ван Асу. Тот взял письмо и, читая его на ходу, подошел к окну. Машинально он повернул ручку кондиционера с «холодно» на «прохладно». Он знал, что речь пойдет об этом письме. Поздно вечером ему звонил личный секретарь министра. Прошла целая неделя после убийства человека, именовавшего себя Хансом Кэтце, но на самом деле оказавшегося Вестхьюзеном, — человеком, которого более года тому назад зарегистрировали «цветным», — но до сих пор в расследовании этого дела не достигнуто никаких результатов. Туземец, который был вместе с Кэтце-Вестхьюзеном, бесследно исчез, и это обстоятельство порождает серьезное беспокойство в стране, з партии и даже в правительстве. Насколько министру известно, в руки полиции попал пропуск этого туземца — Ричарда Нкози. Поэтому министр не в состоянии понять, почему этот туземец до сих пор не задержан. Нескольких заднескамеечников убедили не поднимать этот вопрос в парламенте до истечения недели. Министр предполагает, что этот срок окажется достаточным для расследования.
Карл Ван Ас положил письмо на стол, и Снель небрежным движением водворил его на прежнее место. Он не желает признавать важность этого письма, угадал Ван Ас. Более того, он выражает открытый протест. Ван Ас почувствовал сильную симпатию к Снелю — одному из немногих государственных служащих, которые выросли под руководством Яна Смэтса. В те дни белый человек боролся за нечто большее, чем спасение своей шкуры, — и весь мир с уважением прислушивался к голосу страны, чьим рупором были Смэтс и Хофмейер. Именно потому, что Снель и несколько его единомышленников сравнивают те времена с этими, именно потому, что они не скрывали и не скрывают своего мнения от властей предержащих, их и перевели из Претории и Кейптауна, где они занимали важные посты, в такое захолустье, как Наталь. И вот теперь этот Снель, который некогда сосредоточивал в своих руках больше власти, чем многие члены кабинета, кроме самых влиятельных, вынужден сносить упреки политикана, не видящего дальше собственного носа и защищающего лишь свои корыстные интересы.