Во времена фараонов
Шрифт:
Мы снова влезли на осликов и двинулись дальше — через деревню с пальмовой рощицей, еще дальше — через пустыню. Солнце обяшгало нам спины. Неторопливый, семенящий бег ослов, ритмичное покачивание навевали мечтательное настроение. И вновь в памяти всплывала трагедия далеких веков.
Семнадцать лет правил Эхнатон Египетской империей из своей новой, утопающей в роскоши столицы Ахетатон. Сюда стекались богатства со всего известного в то время мира, и в имперской канцелярии фараона, расположенной близ его дворца, хранились письма всех иноземных царей. Они, эти письма, мало чем отличались от тех, которые посылали отцу фараона: в основном просьбы о присылке золота. А из сирийских и финикийских провинций — мольбы о военной помощи. Хетты, старые враги Египта, проникали все дальше на юг. Некоторые вассальные царьки сохраняли верность Египту, но другие начали захватывать такие города, как Туыип, Симира и Гебал, якобы чтобы они не попали в руки хеттов, а на самом деле эти царьки были авангардом захватчиков. Среди них наиболее заметными были амориты Абдаширита и его сын Азиру.
Правитель Тунипа, города, оказавшегося под угрозой захвата, писал Эхнатону:
Мой повелитель, Тунип, твой слуга, говорит и изрекает: кто мог прежде опустошить Тунип, не опасаясь опустошения от Менхеперра [Великого Тутмоса III, предка Эхнатона]? Боги владыки Египта, моего господина, пребывают в Тунипе. Пусть мой повелитель
И вот теперь мы не принадлежим более нашему повелителю, царю Египта. Если его воины и его колесницы придут слишком поздно, царь Египта будет оплакивать то, что содеял Азиру, ибо он занес свою длань над нашей страной. И когда Азиру войдет в Симиру, он сделает что захочет с землями нашего повелителя фараона… А ныне Тунип, твой город, рыдает, и слезы его текут потоком, и у нас больше нет надежды. Ибо двадцать лет мы пишем нашему повелителю фараону, владыке Египта, но в ответ не получаем ничего, ни единого слова.
На северных и восточных границах появилась новая волна пришельцев из Северной Месопотамии, которая уже осаждала бастионы Египетской империи. Внешние стены уже рушились, но звуки их падения достигали слуха фараона лишь как слабый шелест.
В своем прекрасном городе, в обрамлении коричневых холмов, он думал только о том, что было близко его сердцу: расширял дворцы, строил залы для празднеств и храмы, поощрял реализм и гуманизм в искусстве и вдохновлял веру в единого доброго бога, которому посвятил себя. Ибо к тому времени Эхнатон стер последние следы древней веры. Начав с ненавистного Амона, он запретил почитание всех других богов. Исида, Осирис, Хатор, Птах и весь пантеон малых богов были преданы забвению. В гробницах его придворных, которые отныне строились на восточных склонах холмов за его городом, не осталось места демонам и чудовищам Подземного царства. Вместо всех заклинаний возник великий Гимн Атону, самое восторженное выражение веры Эхнатона. Возможно, его сочинил сам фараон.
Ты восходишь, прекрасный, на горизонте неба О живой Атон, дарующий жизнь! Когда появляешься на востоке неба, Ты озаряешь все земли своей красотой. Ты прекрасен, велик и сияешь высоко над каждой страной. И пути твои обнимают все земли, тобой сотворенные. Ты — Ра, и даешь им все, И даруешь все своему богоравному сыну. Ты далек от земли, но лучи твои греют землю, Ты озаряешь все лики, но никто не знает твоих путей. Когда ты уходишь за вечерний край неба, Земля в темноте и подобна усопшему: Все спят по домам, Накрыв свои головы, И никто никого не видит. Все добро украдено из-под их изголовий, Но никто об этом не знает. Все львы выходят из логова своего, Все змеи жалят, ибо тьма есть смерть. Вся земля безмолвна, ибо тот, кто создал ее, Покоится за горизонтом. День зарождается, когда ты восходишь на горизонт. Ты сияешь в небе, Атон, ты разгоняешь тьму. Когда ты посылаешь с неба свои лучи, Обе земли радуются, Пробуждаются люди, встают, ибо ты их поднял, Омовения совершают, надевают свои одежды, Воздевают руки, восхваляют твое появление. Вся земля оживает для дневных трудов: Стада пасутся на пастбищах, Трава и листва зеленеют, Птицы слетают с гнезд, И трепещут их крылья, славя твой «Ка». От радости скачут козлы, Оживают все птицы и твари, когда ты озаряешь их. Лодки плывут вверх и вниз по реке, Все дороги открыты, ибо ты появился. Рыбы выпрыгивают из воды, встречая тебя. Ты простираешь свои лучи до середины моря. Создатель зародыша в женщине, ты семя даешь мужчинам, Жизнь сыну даешь в чреве матери, Утешаешь его, чтоб не плакал, И питаешь его даже во чреве. Ты даешь дыхание жизни всем своим созданиям. Когда сын выходит из чрева в депь своего рождения, Ты отворяешь его уста, Дабы мог он кормиться и жить. Цыпленок в яйце пищит,— И ему ты даешь дыхание, чтобы он в скорлупе мог жить, И назначаешь срок, когда ему выйти наружу. И выходит он из яйца в назначенный час, И пищит, и бежит на своих ногах, Едва выйдет на свет. Как чудесны твои творения! Они скрыты от глаз людей, О единый, единственный бог, Нет другого, тебе подобного! Сотворил ты землю по воле своей, Когда был одинок: И людей, и скот, и животных всех. Кто ногами по земле ступает, И всех птиц, кто в небесной выси Летает на крыльях, И чужие земли, Куш и Сирию, И земли Египта. Ты всех поселил на своих местах И всем дал, что нужно. Дана каждому пища на каждый день, И дни каждого сочтены. Различна их речь и обличил их различны, Ибо ты разделил народы. Сотворил ты Нил и в Подземном царстве, Чтобы люди Египта жили, Повинуясь воле твоей, Ибо ты их создал для себя, О Владыка всего на свете! Утомляют они тебя, О Владыка всех стран, над которыми ты Каждый день сияешь для всех, Ты, исполненный благодати Диск Дня. И далеким землям даешь ты жизнь. Сотворил для них ты Нил в небесах, Дабы мог он спуститься к ним И разлиться разливом в горах, СловноОставим на время всякие комментарии и предположения! Этот чудесный гимн — квинтэссенция религиозных убеждений Эхнатона.
Критики отмечали, что в нем нет морального учения. «Атон, — писал Пендлбери, — чисто созидательное божество. Он породил все сущее и обеспечил его всем необходимым, но на этом его роль кончается. Нет ощущения, что он воздаст за добро и покарает зло. Нет понятия греха и даже понятий правды и неправды».
Замечание справедливое, однако отсутствие этических норм в единственном сохранившемся религиозном тексте отнюдь не означает, что их не было в вероучении.
Но даже если теологическая позиция Эхнатона не совсем ясна, то его личность поэта и провидца не вызывает сомнений. Может быть, сам образ его жизни был красноречивее всех его слов. Он отверг бессмысленную мистику и сотни человекообразных богов — наследие дикого прошлого. Но самое замечательное в его учении — это отсутствие страха! Разрушительные качества солнца ни разу нигде не упоминаются.
«Это божество, — писал Пит, — было благожелательным и благотворным; его почитателей вдохновлял не страх, а только благодарность и чувство естественной зависимости».
Никто не восхваляет его исключительного могущества, как в гимне Амону, приведенном в одной из первых глав. Бог-солнце дарует благодать всем землям без различия. Он универсален.
Различна их речь, и обличил их различны, Ибо ты разделил народы. Далеким землям даешь ты жизнь. Сотворил для них ты Нил в небесах, Дабы мог он спуститься к ним И разлиться разливом в горах, словно море, И поля напоить во всех городах.Потрясенный египтянин, застигнутый ливнем в далеких землях на северо-востоке, смог придумать только такое объяснение: Атон вознес еще один Нил на небо. Но при этом добавил, что настоягдий Нил египтяп течет из Подземного царства.
Эту черту универсальности консервативная школа считает явным доказательством, что Атон был всего лишь объединяющим политическим символом. Но разве те же самые строки не свидетельствуют о том, что египтяне просто-напросто научились, наконец, признавать мир и за пределами своей узкой долины?
Вместе с религиозной революцией — если она была только религиозной — произошел еще более удивительный переворот — в искусстве. Тысячи лет искусство египтян было жестоко ограничено религиозными канонами, особенно в отношении к царственным персонам. Фараонов можно было изображать только в строго определенных позах, и эти изображения повторялись из века в век. Фараон был богом, и в искусстве, особенно в скульптуре, требовалось прежде всего выразить его могущество и царственное величие. Что касается цариц, то их редко изображали рядом с фараоном, но всегда в таких же напыщенных позах. Правда, во времена последних фараонов XVIII династии произошло некоторое послабление, рисунок стал более гибким и естественным, однако основная мысль — традиционное величие! — осталась.
Во время царствования Эхнатона все эти условности были отброшены. Очевидно, по указанию самого фараона — ибо кто другой мог сломать столь глубоко укоренившиеся традиции? — художники начали изображать то, что видели собственными глазами. Они перестали угодливо скрывать физические недостатки. Если человек был тучен и стар, его уже не изображали стройным юношей, какой бы пост он ни занимал. Сам фараон, по-видимому, не отличался физическим совершенством. У него был большой живот, чрезмерно удлиненная голова и слишком вытянутая шея. Все эти особенности, включая неестественную женственность, на которую обратили внимание современные специалисты, художники запечатлели достоверно, повинуясь приказу Эхнатона. Он позволил Нефертити занять равное место рядом с собой и — что было еще более революционным жестом — разрешил художникам изображать себя в самой естественной и интимной обстановке: здесь он сидит с ребенком на коленях, а здесь даже целует свою жену.