Водители
Шрифт:
Поставив автобус на стоянку, он вылез из кабины и огляделся, разыскивая глазами механика – путевку подписать. В гараже пахло бензином. Синий дымок отработанных газов стелился по закопченному потолку с побитой штукатуркой. Равномерно хлопал на сшивке приводной ремень компрессора. Слесари ночной бригады возились у машин. Длинные шнуры переносных ламп волочились за ними по цементному полу, цепляясь за колеса и буфера тесно стоявших автомобилей.
Черный кожаный комбинезон с застежками «молния» делал высокую фигуру Максимова чуть неуклюжей. Из-под сдвинутой на затылок военной фуражки
– Эй, шплинт! – окликнул Максимов слесаря-подростка Пашку Севастьянова. – Где механик?
Пашка закреплял дверцу соседнего автобуса. Посапывая и наваливаясь грудью, он обеими руками с силой вращал отвертку. Замасленная телогрейка доходила ему до колен, длинные рукава опускались на ладони.
– У тебя спрашивают: где механик? – повторил Максимов.
Пашка довернул шуруп, провел рукой по накладке, открыл и закрыл дверцу, проверяя, хорошо ли действует замок, потом положил отвертку на крыло, вытер руки о ветошь и, ни к кому не обращаясь, произнес баском:
– Перекурим это дело.
Посмеиваясь, Максимов вынул из портсигара папиросу. Пашка взял, покатал ее между пальцев, прикурил от протянутой Максимовым спички и, затянувшись, сказал:
– В токарной, у Тимошина.
Закашлялся, глубоко перевел дыхание:
– Крепка-а-я…
Токарной называлась комната с низким сводчатым потолком и двумя широкими, в частых переплетах, окнами: перед каждым стояло по токарному станку. Над одним станком горела лампочка под круглым металлическим абажуром, конус яркого света серебрил стальную стружку. Она вилась из-под резца, свисая и падая в железный ящик.
Несколько мгновений Максимов смотрел на увлеченного работой Тимошина. Первый рационализатор на базе, и парторг, и в журналах печатается, и все такое прочее, а все же дружок, из одной миски щи хлебали.
– Здорово, Прокофий! – окликнул Тимошина Максимов. – Механика не видал?
– А, Петро!.. – Тимошин перевел станок на холостой ход и выпрямился, худощавый, сутуловатый. – В кузницу старик пошел, сейчас вернется.
Максимов скосил глаза на станок:
– Ну, как оно?
– Скажу «хорошо» – не поверишь, скажу «плохо» – не поможешь.
Тимошин подошел к висевшему на стене шкафчику, выбрал резец.
– Значит, скоро в лауреаты? – протянул Максимов с насмешливой уважительностью.
Тимошин с силой затянул в патроне деталь.
– Ага!
– На все сто тысяч?
– Не меньше.
– Значит, выпьем?
– Кто-нибудь выпьет.
Он потянул рукой ремень, включил рубильник. Станок снова зажурчал и погнал стружку.
В цех, неся в клещах раскаленную болванку, вошел механик Потапов, кинул болванку на обитый железом верстак, положил рядом клещи, обычным угрюмым взглядом поверх железных очков посмотрел на Максимова, протянувшего ему путевку.
– Подписывай, Иван Акимыч, полчаса дожидаюсь.
– Не торопись, – сказал Тимошин, не отрывая глаз от детали. – Валя не убежит.
– Как машина? – Потапов вытащил из кармана огрызок карандаша, прижал путевку к тискам, подписал.
– Порядок!
– Промыл?
– Вопрос! – не моргнув глазом, соврал Максимов.
Деревянные домики, прижимаясь к земле, притаились за длинными заборами. Блестки лунного света расплескались на булыжниках мостовой. Ночь, еще прохладная, уже хранила в себе волнующие запахи майского дня, теплые ароматы весеннего солнца и пробуждающейся земли.
Максимов и Валя шли молча, испытывая неловкость, которая предшествует решительному объяснению.
Наконец Максимов заговорил.
Зачем ей понадобилось переходить на линейный пункт? Приятно мыкаться в такую даль на попутных машинах? И чем плохо на автобусе? Конечно, кондукторская должность незаметная, да что толку в этой заметности, когда диспетчер сидит на одной ставке, а кондуктор на премии: заработок вдвое больше и ответственности никакой.
– Работа интереснее, – нехотя ответила Валя.
Максимов пожал плечами.
– «Работа интереснее»… Наше дело: крути баранку, рви билеты, получай двугривенные.
Валя молчала, и он добавил:
– А потом, ведь ты учиться собиралась.
Он прибег к этому аргументу только потому, что искал убедительных доказательств. А учиться? Пусть и не думает! Зачем ей? На жизнь он не заработает?!
В окнах облисполкома на Советской улице еще горели огни. Прохожих на улице не было. За решетчатой изгородью городского сада светилась пустая веранда ресторана с голыми, без скатертей, столиками. Максимов смотрел на песчаные дорожки, и ему казалось, что сад наполнится сейчас шумом гуляющей толпы и в верхушках неподвижных деревьев задрожат звуки оркестра. Здесь проводил он вечера, встречался с девушками, которые его любили, и товарищами, которых растерял. Неужели он теряет и Валю?! Он искоса посмотрел на нее. Она была почти одного с ним роста. Волосы, спадающие на воротник куртки, казались черными. На самом деле они светло-каштановые, тонкие и волнистые.
Что же произошло? Почему все разладилось? «Работа интереснее». Это ведь для отвода глаз. Из-за него уходит Валя с автобуса. А что он ей плохого сделал?
Он заговорил с необычной для него горячностью. Разве она знает, что такое диспетчерский пункт на линии? Там такое бывает – ни за что в неприятность попадешь.
И зачем ей работу менять, если она в институт поступает?
– Тебя моя учеба интересует? Вот уж никогда не думала, – сказала вдруг Валя.
Насупившись, он пробормотал:
– Сама говорила, что учиться собираешься. Вот я и сказал.
– Ах, если так… – ответила Валя.
Они подошли к ее домику. Прощаясь, Максимов задержал Валину руку:
– Постоим.
Она прислонилась к ограде палисадника, устремив мимо Максимова безразличный взгляд.
Раньше Максимов не знал неудач в любви – он никогда не добивался ее. Его чувства были ограничены понятиями: нравится, не нравится. Он не слишком увлекался в первом случае и никогда не горевал во втором. Снисходительная шутливость была его обычной манерой в обращении с девушками. Теперь впервые он убедился, что его присутствие кого-то тяготит.