Водолаз Его Величества

Шехтер Яков

– Мы только познакомились, – шептал он, – а я уже чувствую себя ее рабом. Когда мне попадалась в романе такого рода фраза, я злился на автора, считая ее надуманной, а чувства, приписываемые литературному герою, – выспренними. Но теперь я понимаю, что такое действительно бывает, и сам могу подписаться под этой фразой.

И что же будет дальше, в какой бараний рог скрутит меня эта милая девушка, если уже сейчас я сам готов вить из себя веревки, лишь бы заслужить милость в ее глазах?

Дойдя почти до гавани, он решительно развернулся и поймал извозчика. На его счастье, Федор Карлович оказался дома и собирался

отобедать. Не обращая внимания на возражения гостя, он усадил его за стол и согласился выслушать только после десерта.

В кабинете контр-адмирала вкусно пахло хорошим табаком, радушие хозяина располагало к откровенности, но Мышлаевский и без того был готов вывернуться наизнанку, лишь бы избавиться от гнетущей двойственности.

– Главное препятствие на пути к вашему счастью, милейший Михаил Михайлович, это богатство будущей супруги, – произнес Авелан, выслушав взволнованную речь Мышлаевского. – С деньгами надо уметь управляться, а ни вы, ни я к тому не приучены. Ваш будущий тесть, несомненно, захочет ввести вас в курс своих дел как мужа единственной дочери и наследника всего состояния. Но как бы вы ни поступили, он останется недоволен, поскольку дела торговые далеки от привычной нам службы. Однако, отказавшись входить в курс дел, вы оскорбите его до глубины сердца. Что ваш будущий тесть будет говорить об офицерской заносчивости, нетрудно представить. Уверяю вас, слова он найдет самые обидные, а если сам не отыщет, добрые люди подскажут.

– Что же делать, Федор Карлович?! – вскричал Мышлаевский. – Я же не могу остаться на службе и под этим предлогом отказать тестю.

Он вдруг поймал себя на мысли, что женитьбу на Татьяне он уже считает полностью решенным делом, а ее отца, которого еще не видел ни разу, называет тестем. Авелан тоже обратил на это внимание и улыбнулся.

– Когда вы, говорите, познакомились с Татьяной? – спросил он, лукаво улыбаясь.

Мышлаевский бросил взгляд на циферблат настенных часов и произнес его же изумившие слова.

– Четыре с четвертью часа тому назад.

Авелан расхохотался.

– Не ожидал от вас такой прыти, милейший Михаил Михайлович, не ожидал! Но это приятно, значит, есть еще порох в пороховницах.

– Есть, – улыбаясь в ответ, подтвердил Мышлаевский.

– Выход у вас один: остаться на службе и под этим предлогом уехать из Петербурга подальше от тестя и его торговых дел. Погодите возражать, – Авелан предостерегающе поднял руку. – Служить можно не только на флоте. Ко мне недавно поступил запрос из другого ведомства, ищут отставных офицеров для должности уездного воинского начальника. Учет юношей призывного возраста, набор рекрутов, отправка их по разнарядке. Занятие совсем иное, чем то, к которому вы привыкли. Но это служба, настоящая царева служба, к тому же с приличным жалованьем. Можно выбрать уезд подальше, увезти молодую жену и строить с ней дом так, как вам это нравится.

Спустя три месяца высочайшим указом штурманский подполковник Мышлаевский был переименован в подполковника по армии с перечислением из морского ведомства в военное. Спустя четыре месяца, после скромной свадьбы, он заступил на должность воинского начальника Радомысльского уезда Киевской губернии. В молодой жене он души не чаял и с радостью подчинялся всем ее прихотям. Хотя прихотей у Татьяны Мышлаевской почти и не было.

Воспитание

она получила весьма строгое, даже чопорное; в их купеческом роду женщины знали свое место и никогда не преступали границ дозволенного. Даже трехгодичное обучение в Санкт-Петербургском Александровском училище для мещанских девиц не смогло расшатать созданный в детстве остов привычек.

Цель обучения была весьма благородной – дать государству образованных матерей, хорошо подготовленных учительниц, полезных членов семьи и общества. Но как-то так получалось, что вместе с географией, историей, естествознанием и прочими серьезными дисциплинами в кудрявые головки многих учениц ветер вольнодумия заносил споры вздорных идей. В головки многих, но не в Татьянину. Только однажды, уже вернувшись в родительский дом на Тверской, она поддалась влиянию вольнодумства, но этого раза ей оказалось более чем достаточно.

Она хорошо помнила свою грузную бабушку, которая до глубокой старости чернила зубы, следуя принятой в ее юности моде купеческого мира. Тогда красивой считалась полная женщина, ведь полнота – от здоровья, а здоровье красит. Бабушка не стеснялась своей грузности, а вот мать Татьяны старалась выглядеть бледной и мечтательной; демонстрировать пышность здоровья считалось вульгарным. И бабушка, и мать Татьяны почти всю жизнь провели дома, укрывшись от мира крепкими дверными засовами и толстыми ставнями. Они и преподали девочке первые, оказавшиеся главными уроки.

– Наш мир существенно отличается от мужского, – повторяла мать, в юности окончившая мещанское отделение Смольного института. – Мы не служим, не стремимся к чинам, не получаем орденов, не зарабатываем денег. Наш мир – это мир чувств, мир детских комнат, мир домашнего хозяйства. Все эти победители, генералы, купцы-миллионщики вырастают на наших коленях и уносят с собой в политику, на поле брани и на биржу то, чему мы их научим.

Татьяна хорошо усвоила уроки и готовилась стать образцовой супругой, всецело преданной мужу, заботливой матерью, помышляющей лишь о благе детей, и рачительной хозяйкой, пекущейся о доме и домочадцах. Да вот только не попускал Бог, не складывался пасьянс.

После того как дела Данилы Марковича вновь пошли на лад, руки Татьяны домогалось немало охотников, но она с первого взгляда различала тех, которым нужны были не прочный дом, верная жена, покой и уют, а только ее приданое. Увидев Мышлаевского, она с трудом подавила возглас «Наконец-то!».

Михаил Михайлович в парадном мундире смотрелся весьма представительно, но лицом был прост, манерами открыт, а главное, главное, главное! – говорил именно то, что Татьяна столько лет мечтала услышать. Поэтому дело сладили быстро, на его предложение сразу после свадьбы уехать из Москвы по месту новой службы она ответила:

– Ты глава семьи, тебе и решать. А я… куда иголка, туда и нитка.

Быстро выяснилось, что это была не поза, а подлинное мировоззрение Татьяны.

Венчались они скромно, по просьбе невесты – в храме Вознесения, и свадьбу справили не в купеческом стиле, а всего лишь с двумя десятками ближайших родственников и друзей.

– Дался тебе этот храм Вознесения, – проворчал Данила Маркович, услышав странную просьбу дочери. – Ближе церквей, что ли, нет, тащиться за тридевять земель.

– Папа, я хочу венчаться там, где Александр Сергеевич.