Водолаз Его Величества
Шрифт:
Дорога с шумом бежала под колеса, вечерело, иволги пересвистывались в кустарнике вдоль обочины, облака с голубыми боками тянулись над головой. Сандро поглядел на посерьезневшее лицо Мышлаевского, хлопнул его по плечу и щедро улыбнулся. Мышлаевскому стало стыдно себя и своих мыслей.
«Антисемитизм несовместен с честью российского дворянина, – подумал он. – Все лучшие умы нашего времени об этом пишут. И Толстой, и Короленко, и Горький. Но, с другой стороны, Государь и его семья традиционно недолюбливают евреев. Как там сказано в Писании: сердце царя в руках у
Стыд быстро сменила злость на себя самого.
«Какая разница, что болтали двадцать лет назад спесивые мальчишки? Где ты и где они? Путятин давно полковник Преображенского полка, чиновник по особым поручениям при Государе, Толстой контр-адмирал, а ты уездный воинский начальник жалкого Радомысля. Правильно сказал тебе когда-то Авелан: не по Сеньке шапка! И сомнениям этим в голове колобродить тоже не по Сеньке. Царю для проведения политики государства Бог внушает одни мысли, а уездный чиновник должен руководствоваться совсем другими. Знай свой шесток и будь счастлив, что Сандро вообще вспомнил о тебе».
Он улыбнулся и в знак дружбы легонько сжал плечо великого князя.
«Но я же совсем не антисемит, – продолжал размышлять Мышлаевский. – Всегда стараюсь помочь представителям этой нации. Вон, третьего дня сделал большое одолжение главе Чернобыльской еврейской общины. Тот не знал, как отблагодарить, прямо рассыпался в благословениях. Мол, все для вас сделаем, только скажите…
А вот и решение – сообразил Мышлаевский. – Завтра вызову к себе главу общины и договорюсь с ним об Аароне Шапиро. Что же до сплетни о тетушке Габер, будь в ней хоть толика правды, разве отдал бы император Александр свою дочь Ксению за Сандро? Чушь, чушь, чушь! Выбрось ее из головы!»
– И вот еще что, – сказал на прощание Сандро, крепко сжимая руку Мышлаевского. – Аарон – плохое имя для флотской службы. Выправи парню документы на Артема.
Вернувшись на следующий день в Радомысль, Мышлаевский энергично взялся за дело. Каждый его шаг щедро кормил семейство Шапиро ведрами слез и ушатами горя, но бороться с государственной машиной Российской империи с помощью рыданий было бессмысленно, и спустя две недели новобранец Артем Шапиро, как миленький, отправился в Кронштадтскую школу водолазов.
Глава II
Чернобыльские яблочки
Аккуратно выглаженное платье облегало крупные формы базарной торговки с неожиданным изяществом. От ее большого тела исходила ощутимая даже на расстоянии волна жара. Ровные зубы влажно блестели, голову украшала кокетливо повязанная косынка, под которой топорщились не покорившиеся расческе завитки волос. Но лицо, с синими тенями под глазами, красным от слез носом и искусанными губами, было искажено гримасой боли.
Ребе Аарон Тверский, третий праведник Чернобыльской династии, отвернулся от торговки и посмотрел в окно. Ветерок, залетающий в приоткрытую форточку, теребил белую занавеску. Она то поднималась волной, позволяя взглянуть наружу, то опадала, плотно перекрывая вид.
По речной глади, блестевшей под солнцем Припяти,
Служка споро отдернул занавеску; если праведник хочет посмотреть на реку, он должен посмотреть на реку. Мужчин ребе Аарон принимал с глазу на глаз, но когда приходила женщина, служка всегда оставался в комнате, чтобы праведник не оказался с ней наедине.
Разумеется, не потому, что он опасался поползновений дурного начала – какое дурное начало у праведников? О них сказал в Псалмах царь Давид: сердце пусто во мне. Служка оставался, дабы избежать ненужных пересудов. Мало ли что может взбрести в голову какой-нибудь взбалмошной даме, мало ли какие глупости начнет она нести восторженным шепотом после аудиенции? Никто ведь не проверяет честность и порядочность посетительниц, ребе принимает всех, кто просит о помощи.
В этом случае опасаться было нечего, Рохеле в Чернобыле хорошо знали. Ребе Аарон привечал ее родителей, честных, порядочных людей, и много лет назад лично принимал участие в поисках жениха для торговки. Впрочем, тогда она была еще не торговкой, а скромной девушкой, боявшейся поднять глаза на незнакомого человека.
– Ребе, – Рохеле тяжело опустилась на стул и сложила на животе красные от стирки руки. – Ребе, у меня неудачная неделя. Так не везет, хоть плачь.
Как бы подтверждая свои слова, она жалобно хлюпнула носом.
– О чем ты просишь?
– Я не знаю, о чем я прошу, – с раздражением произнесла женщина. – Я знаю только, что скоро суббота, а у меня в доме шаром покати.
Она помолчала несколько секунд, словно раздумывая, продолжать или нет.
– Я знаю, нехорошо жаловаться на мужа, но сами посудите, ребе. Михл ваш хасид. Он святой человек. В голове у него только Талмуд, ангелы, комментаторы и законы. Умные слова сыплются из Михла, как песок из дырявого мешка.
– Разве это плохо? – осторожно спросил ребе.
– Это не плохо. Это, наверное, хорошо. Плохо другое – он ничего не зарабатывает. Или почти ничего. Все висит на мне. Дом, восемь детей, стирка, торговля, готовка. Нет, я не жалуюсь, – Рохеле отерла губы уголком головного платка. – Когда Бог дает заработок, так жить можно. Тяжело, но крутимся. Но когда Он не дает…
– Так о чем же ты просишь?
– Вы попросите там, наверху, – торговка посмотрела на потолок с таким выражением, будто все небесное воинство скрывалось у ребе на чердаке. – Ну, замолвите за нас словечко.
– Ты, кажется, яблоками на базаре торгуешь?
– Точно, яблоками. Всегда покупают, а тут словно отрезало. И ведь хорошие яблочки, наливные, крепкие. Не хуже, чем обычно. Всегда их берут, никогда не жалуются, а на этой неделе почему-то перестали. Сглазили, наверное, мои яблочки.
– Ладно, – сказал ребе, – завтра я тебе помогу.
В пятницу утром, когда евреи Чернобыля отправились на рынок покупать продукты для субботы, ребе Аарон встал на место торговки и, положив руку на корзину с яблоками, негромко произнес: