Водораздел
Шрифт:
— Садитесь чай пить, — сказала она гостям.
На стене рядом с иконой под стеклом в рамке висели фотографии и цветные открытки. На одной из карточек были изображены два солдата. Один, средних лет, с короткими усами, с серьезным взглядом, сидел на стуле, другой, помоложе, на вид повеселее, стоял сзади, положив руку на плечо товарища. Над головой сидящего химическим карандашом был сделан крестик. Взглянув на фотографию, Донов понял, что именно у этого солдата остались недоструганными брусья для полозьев, коптившиеся теперь там, под потолком.
— Муж, значит, на войне погиб? — участливо спросил он, садясь за стол.
— Да, прошлым летом, — всхлипнула хозяйка и стала утирать глаза подолом сарафана.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась ватага деревенских ребятишек.. Они успели обежать почти все дома, где остановились красноармейцы. Толкаясь и ссорясь шепотом, они стояли в дверях, рассматривая во все глаза Харьюлу и Донова.
— Кыш отсюда, бесенята! — цыкнула хозяйка. — Кольки нет дома.
Едва успели ребятишки выпорхнуть из избы, как дверь снова отворилась и вошел мужик с черной, на удивление пышной бородой.
— Здорово, мужики, — обратился он с приветствием только к мужикам.
— Садись пить чай, Саффей Ильич, — заискивающе предложила Степанида, поднимаясь, чтобы взять из шкафа чистый стакан.
— Спасибо, только что дома пил, — поблагодарил Саффей Ильич и сел на скамье у голбца. Он сидел и молчал, и было непонятно, то ли он пришел по какому-то делу и не знал, с чего начать, то ли, как и ребятишки, просто из любопытства…
— А Симанову вдову-то похоронили? — спросила Степанида, не дождавшись, когда гость заговорит.
Саффей Ильич очнулся от своих мыслей, кашлянул, словно собираясь ответить на неожиданный и, видимо, не очень приятный для него вопрос, но так ничего и не сказал. Он почему-то то и дело поглядывал из-под густых бровей на Донова, видимо, гадая про себя, тот ли это командир, о котором ему говорили в селе.
— Подумать только, — вздохнула Степанида, — померла еще до того, как руочи пришли…
Симанова вдова, о погребении которой беспокоилась Степанида, ютилась в ветхой избенке на самом краю села. Жила она подаянием, и в деревне привыкли к тому, что она каждый день ходила со своей сумой и клюкой по домам. И вдруг кто-то заметил, что старушка уже второй день не появляется. Пошли к ней и нашли ее уже холодной на печи в нетопленной избушке. Родственников у Симановой вдовы не было, и похоронить ее было некому. Соседка побежала в сельсовет. Но председатель сельского Совета, этот самый Саффей Ильич, который сидел теперь у печи, заявил, что не их дело хоронить вдову, и отослал соседку с записочкой в комитет бедноты. Мол, пусть комбед хоронит. Сельский Совет в Подужемье был основан еще зимой, но потом с фронта начали возвращаться мужики и, решив, что совет в их селе находится в руках бывших мироедов, они основали свою власть — комитет бедноты. Получив записку из сельсовета, председатель комбеда возмутился. «Ишь, дьяволы, распоряжаться начали, в наши дела суются», — сказал он и тут же отписал грозную записку Саффею Ильичу. Из-за этого «двоевластия» и не успели похоронить, как пришли белофинны.
— Какая же власть теперь будет? — спросил Саффей Ильич по-карельски.
Донов, к которому он обратился, не понял его вопроса.
— Говори по-русски, — сказала Степанида Саффею Ильичу. — Он русский.
Саффей Ильич повторил свой вопрос по-русски. Донов начал объяснять. Харьюла тем временем подсел поближе к хозяйке и о чем-то полушепотом заговорил с ней.
Саффей Ильич слушал Донова и усмехался.
— Да, я тоже это дело так понимаю, что власть должна быть одна. Нехорошо, когда один в одну сторону тянет невод, а другой в другую, — сказал он Донову.
С горы донесся звон колоколов. Заметив недоумение Донова, Саффей Ильич пояснил:
— К всенощной зовут. Завтра пасха.
— Ну что же, завтра и похороните вдову, — сказал Донов. Он встал из-за стола и подошел к Саффею Ильичу. — Договорились?
— Да, придется, видно, похоронить, — с виноватым видом подтвердил тот.
Когда Саффей Ильич ушел, Степанида шепнула:
— Бывший староста.
— Вот как?!
Донов подошел к окну и стал смотреть, как Саффей Ильич, поглаживая пышную бороду и опустив голову, медленно поднимался по склону горы к церкви. Колокола еще продолжали призывать прихожан ко всенощной.
— Кажется, подмораживает, — задумчиво произнес Донов.
Харьюле не хотелось вставать из-за стола. Очень уж приятно было сидеть рядом с гостеприимной словоохотливой хозяйкой. Но делать было нечего. Услышав слова Донова, он поднялся, поблагодарил Степаниду и пошел искать своих ребят. Про себя он решил, что на обратном пути непременно завернет на чаек в этот дом.
Через каких-нибудь полчаса Донов увидел из окна избушки Степаниды, как Харьюла со своими разведчиками спустился на лед реки. «Расторопные парни. Надо, пожалуй, попросить их вступить в наш отряд», — подумал Донов. Лыжники перешли через заводь и, выбравшись на зимник, скрылись в лесу.
Весь следующий день ярко светило солнце. Снег таял на глазах. С крыши церкви со звоном падали длинные тяжелые сосульки. На перекладине креста сидела сорока и, покачивая для равновесия длинным хвостом, громко стрекотала; ей не было никакого дела до того, что внизу, под сводами божьего храма, благоговейно молились прихожане, вознося свои молитвы к воскресшему из мертвых сыну божьему. В самой церкви царила тишина, крики бессовестной сороки сюда не доносились, а миряне молились молча, каждый думая о своем. Степанида стояла на коленях перед распятием Христа и, отвешивая земные поклоны, просила его простить ей ее грехи.
— …Я ведь всего горсточку-то и взяла, — шептала она. — Не покинь меня, бедную вдову…
Когда Степанида вышла из церкви, солнце уже зашло за высокий гребень горы и капель прекратилась. Снег быстро подмерзал и весело, поскрипывал под ногами возвращавшихся с богослужения деревенских баб. Из какой-то избы слышались звуки гармонии: оставшиеся в деревне красноармейцы танцевали там с подужемскими девушками. Словно боясь соблазна, Степанида ускорила шаги, проходя мимо этого дома. Она старалась думать о погибшем муже, но все равно ее тревожил какой-то страх. Даже дома это беспокойство не покидало ее. В деревне и так невесть что плетут о ней. А что бы сказали, если бы она пошла на танцы? Она еще совсем молодая… Стараясь отогнать эти бередящие душу мысли, Степанида принялась хлопотать по дому: подоила корову, потом принесла дров на утро, поставила самовар. Но все в ее доме — корова, которую дали в приданое, когда она выходила замуж за Николая, и фотография на стене, помеченная черным крестиком, и широкая деревянная кровать, на которой они спали с мужем — все напоминало ей о той счастливой поре. А потом прибежал сын. Его, как и отца, звали Колей. И похож он очень на отца. «Где ты так извозился?» — прикрикнула бы Степанида в обычный день, но сейчас, поглощенная печальными и дорогими воспоминаниями, она сама стащила с его ног промокшие насквозь ботинки, поставила их сушиться на печь, потом разлила по чашкам горячий чай и села вместе с сыном за стол.
— Что у тебя там? — спросила Степанида, заметив, что Коля вдруг заерзал и, забыв о чае, схватился за карман, словно боялся выронить что-то очень ценное.
Сын молчал, но по его лицу Степанида видела, что он что-то скрывает от нее. Помявшись, Коля вытащил руку из кармана и сказал, как бы успокаивая мать:
— Да он без пули.
— Господи! Патрон! Где ты его взял?
— В овраге у ручья.
В овраге у ручья разведчики Харьюлы и нарвались на засаду. «Может быть, именно этой пулей, гильзу от которой нашел Коля, был убит человек?» — мелькнуло у Степаниды.