Водоворот чужих желаний
Шрифт:
— Вот же гады, а! — сдерживая слезы, сказал Пашка. — Втроем на одного!
Самым обидным для него было не то, что его избили, — этого он подсознательно ждал с того вечера, как пошел провожать после танцев красавицу Оксану, опередив нагловатого Кирилла. С братьями Сковородовыми редко кто в селе связывался: за ними ходила слава парней отчаянных, готовых на многое. Нет, Пашка испытывал горькое унижение от того, что его ткнули лицом в песок, как беспомощную собачонку или напакостившего кота.
Он вытер о рубашку разбитые костяшки пальцев и беспомощно выругался. Сволочи! Вот сволочи! И ведь ничего
Нещадно болел правый бок, и Пашка, поморщившись, расстегнул рубашку и ощупал ребра. Когда из-за пазухи выпала деревянная фигурка, он понял, отчего так болело, и помянул недобрым словом Марью Авдотьевну. Впрочем, в следующую секунду устыдился: «Она мне помочь хотела, а я ее матом крою. Что она там говорила про русалку? Желания исполняет?»
Он шмыгнул носом, вытер перепачканные ладони о рубашку, которая теперь была не намного чище. Так же аккуратно, сам не зная зачем, обтер русалку. Положил ее на ладонь и провел пальцем по гладкому дереву.
— Эх, исполняла бы ты и в самом деле желания!
«И что бы ты загадал?» — спросил в голове чей-то чужой голос, не Пашкин.
— Что загадал? Уж придумал бы, что!
Он задумался на секунду, вспомнил, как задохнулся дорожной песочной пылью, и его охватила ярость.
— Чтобы Кирилл сдох, вот что бы я загадал! Чтоб его самого, гада, кто-нибудь вот так… мордой… в песок… — Пашка всхлипывал, бормотал себе под нос. — И пусть там полежит, зараза! А потом раз, и все — нету Кирилла Сковородова! Исчез! Жил, жил, да весь кончился. Сволочь! — Он и сам не заметил, как перешел на крик.
На деревянную фигурку упала капля крови и растеклась по ее тонкому лицу.
Пашка разом опомнился, стер кровь, вытер слезы. «Совсем я с ума сошел. Сижу в пыли, на дороге, ору на деревяшку. Вроде и не били меня сильно-то по голове…»
Он встал и, прихрамывая, пошел к дому, сворачивая к огородам.
Вечером Пашка помогал отцу разбирать блесны. Мать стонала и охала, время от времени порываясь то протереть сыну лицо каким-то особым отваром, то приложить медных пятаков. Пашка хмуро отворачивался. Пятаки он приложил и сам, как только пришел домой, а отвар вонял так, что перебивал даже запах сушеных грибов Марьи Авдотьевны, заботливо перебираемых матерью на предмет проживания в них червяков.
— Зачем же ты в драку-то полез? — причитала мать. — Вот отправила дурака на свою голову к тетке Марье!
— Никуда я не полез! Бать, скажи ей.
— Перед Зинкой стыда не оберемся! Приехала в кои-то веки погостить, и на тебе — племянник весь такой красивый, что хоть не смотри на него! Сделал подарочек ко дню рожденья!
— Пусть и не смотрит, — огрызнулся Пашка и вспомнил про русалку, которую собирался подарить тетке. — Бать, я сейчас…
Он вышел на крыльцо, вспоминая, куда же сунул впопыхах русалку, когда вернулся домой. За забором раздался свист, а затем громкий мальчишеский голос позвал:
— Се-ре-е-га! Сто-ой!
Пашка походил
— Се-ерый! Иди сюда!
— Ты чего орешь на все село? — вполголоса спросил Пашка, подходя к калитке и вглядываясь в темноту. — Догони своего Серегу и кричи ему в ухо.
Из сумерек вынырнула тощая фигура, подбежала к забору.
— Как не орать? — сказал запыхавшийся мальчишка. — Слышал, что случилось?
— Что? — Пашка поморщился. «Здорово! Значит, все село уже языками чешет, что Кирилл Сковородов отвадил Буравина от девчонки».
— Парня прирезали возле заводи! Он с братьями шел, а на него наскочил кто-то из возничинских и давай спьяну ругаться. Он — за нож, другой — за нож, и налетели друг на друга! Разлетелись — а один мертвый…
В голосе мальчишки звучало возбуждение.
— Какими… братьями? — выдавил Буравин. — Когда?
— Со своими двумя братьями! Не помню, как их зовут, они всегда по трое ходят. Вот младшего-то и того… Теперь, значит, будут по двое ходить. — Парнишка глупо хихикнул. — Недавно все случилось, еще и милиция приехать не успела. Он на берегу лежит. Побегу к заводи! Говорят, там народу собралось…
Он отпрыгнул от забора, и по селу снова пронеслось звонкое: «Се-ре-е-га!»
Ему ответил другой мальчишеский голос, но Пашка его даже не услышал. Он сделал несколько шагов на негнущихся ногах и опустился на ступеньку крыльца. Перед глазами его встала русалка, по которой растекалась кровь, а в ушах зазвенел собственный яростный возглас: «Чтоб Кирилл сдох!»
— Мать твою, — пробормотал Пашка. — Люди, что же делается, а?
Он провел рукой по холодному лбу. «Кирилл — мертвый? Убили?»
Возле заводи частенько собиралась молодежь из обоих сел, стоящих неподалеку друг от друга, а по выходным подходили и кудряшовские. Случались, само собой, драки, причем иной раз нешуточные — как прошлогодняя «стенка на стенку», после которой одному парню выбили глаз, а другой едва остался жив.
Но чтобы человека убили…
Пашка не чувствовал ни радости от того, что враг исчез, ни облегчения. Некстати вспомнилась Пашке мать Сковородовых, тетя Люба — толстая румяная баба, похожая на матрешку, шумная, но беззлобная. Пашка частенько удивлялся, как у такой хорошей тети Любы выросли такие поганые дети. И сразу представил, как она будет убиваться по младшему сыну.
— Я же не хотел! Это просто…
Неожиданно он сообразил, куда положил русалку. Вскочил, бросился в сарай и вышел оттуда, крепко сжимая в руке деревянную фигурку, как будто боялся, что она выскользнет.
На крыльцо вышла мать, встревожено сказала:
— Паша! Ты где? Отец тебя зовет.
— Тут я. Скажи, сейчас приду.
Но он долго сидел на крыльце, прежде чем решился зайти в дом. Русалка лежала рядом с ним, и Пашка боялся даже смотреть на нее. Он не задумывался над тем, как могло произойти то, что произошло. Ему было достаточно понимания, что утром он пожелал человеку смерти, а вечером его пожелание сбылось. «Я и в самом деле хотел, чтобы он умер, — ошеломленно повторял он про себя. — И в самом деле!» На него тяжело наваливалось ощущение сопричастности тому, что случилось с Кириллом.