Водоворот чужих желаний

Михалкова Елена Ивановна

— Не понимаю, почему.

— Катерина, сейчас вовсю идет разведка. Чем больше информации будет получено о конкуренте, тем больше шансов использовать ее против него. Но Игорь Сергеевич сколотил небольшую команду. Здесь все свои. Я уверен, что никто не будет продавать на сторону наши секреты.

— Кроме меня.

— Что — кроме вас?

— Все свои, кроме меня, — задумчиво повторила Катя. — Алла Прохоровна возмущалась именно поэтому, да? Она считает, что я непроверенный человек?

Она посмотрела в темно-серые глаза за очками и неожиданно для

самой себя чуть не ляпнула: «Андрей, снимите их, пожалуйста», но вовремя сдержалась. «Что с тобой? — поинтересовался Циничный голос. — С ума сошла? Может, еще попросить его снять рубашку?»

При мысли о рубашке Катя покраснела и велела грубому голосу заткнуться. Капитошин, наклонив голову, рассматривал ее, и выражение его лица было ей непонятно.

— Наша белогривая Снежана проболталась, — протянул он наконец. — Разумеется. Что думает Шалимова, мне неизвестно. И честно говоря, безразлично. А я думаю, что нам повезло, когда у Кошелева зазвонил телефон и он решил принять вас на работу.

Он помедлил секунду, собираясь добавить что-то еще, но тут стукнула дверь, из кабинета высунулся Юрий Альбертович и позвал:

— Андрей! Занят? Подойди, кое-что надо посмотреть.

— Уже иду, — отозвался Капитошин с чуть заметной досадой в голосе. — Ну ладно. Надеюсь, теперь вам стало понятнее, отчего Игорь Сергеевич так привечает госпожу Гольц и чего мы ждем от тендера.

— Намного, — искренне кивнула Катя. — Спасибо вам большое, Андрей.

Капитошин усмехнулся, кивнул и отошел от ее стола. Катя смотрела ему в спину, удивляясь тому, что спина у Таможенника широкая, словно он много лет подряд занимается в тренажерном зале. «А кажется худощавым. Интересно, как все-таки он выглядит без рубашки?» — мечтательно протянул Щенячий.

Катя с досады чуть не хлопнула ладонью по столу. Мало ей проблем, что ли? Почему она не может выкинуть Капитошина из головы? «Я ничего о нем не знаю. Он мой коллега. И я замужем, черт возьми!»

Однако на то, что о Таможеннике ей ничего не известно, Кате было наплевать. У него была обаятельная улыбка, темно-серые глаза за дорогими тонкими очками, ироничная манера держаться, и он заботился о ней, Кате! Этого было вполне достаточно.

«Он — коллега, — напомнил внутренний голос: — Даже если ты ему нравишься, как тебе кажется — а точнее, как тебе хочется думать, — это ни к чему не приведет. И вспомни об Артуре, пожалуйста. Ты за-му-жем. Повторить?»

— Я замужем, — пробормотала Катя. — Мой муж сидит в чужой квартире взаперти, потому что попал в беду из-за меня. А я думаю о романе с другим.

Ей стало стыдно. Не таким стыдом, который она испытывала, представляя Таможенника раздетым, а другим — горьким, противным. «Гадость какая», — отчетливо сказал внутренний голос с оттенком брезгливости, и Катя покорно согласилась с ним. «Гадость, правда. Я больше не буду», — пообещала она.

Вечером Катя хотела уйти домой пораньше. Ее мучила совесть. Совесть напомнила, что она каждые выходные находит предлог и уезжает из дома, что она отворачивается от мужа, пытающегося

приласкать ее, что она чуть не дала ему пощечину, когда он поцеловал ее. «Ты виновата перед ним, — сказала совесть. — Он полностью зависит от тебя. Неудивительно, что иногда он не может сдерживаться и позволяет себе лишнее. Но он твой муж».

Катя собиралась уйти вовремя, чтобы поужинать с семьей и провести вечер с Артуром. Они не проводили вместе… Она задумалась, вспоминая. «Не может быть! За последний месяц мы ни разу не ужинали вместе. Что мы вообще делали вместе последний раз?»

Но уйти вовремя у нее не получилось. Эмма Григорьевна Орлинкова, похожая на разгневанную Афину, потребовала, чтобы Катя помогла ей, потому что Алла Прохоровна занята. И Викуловой пришлось два часа заверять копии для налоговой, слушая рассказы Эммы Григорьевны о жизни.

Возвращалась Катя уже поздним вечером. Выйдя из метро, она накинула капюшон и привычно поежилась. «Кажется, мой пуховик худеет. Из него как будто все перья вылезли. Или что там внутри — пух? Пух разлетелся. Поэтому я постоянно мерзну в нем».

Она проводила тоскливым взглядом забитый трамвай и побрела по тропинке вдоль рельсов, увязая в свежевыпавшем снеге.

Диана Арутюновна докурила сигарету, разогнала дым, все-таки ворвавшийся в кухню, и торопливо закрыла форточку. «Бр-р-р! Холодно».

— Сейчас она придет, а ты куришь, — язвительно заметила Седа, бесшумно подошедшая к матери. — Воняет!

— Что Артур делает? — Диана Арутюровна пропустила замечание дочери мимо ушей.

— Перед телевизором валяется. Что еще он может делать?

— Помоги мне на стол накрыть. Сегодня ужинать вместе будем.

— Ты чего? Все уже поели.

— Значит, еще раз поедим.

Она обернулась к дочери, и та поняла по ее лицу, что спорить с матерью на этот раз бесполезно.

— Чего ты придумала? — брюзжала она, расставляя тарелки. — Праздник хочешь устроить, что ли? Не получится у тебя ничего, и не старайся!

В кухню вошел Артур в майке и трусах, потянулся, повел носом. Диана Арутюновна нежно погладила сына по плечу.

— Иди, Артурчик, иди. Скоро жена твоя придет, переоденься. Поужинаем вместе.

— А переодеваться-то зачем?

— Я сказала, переоденься. — В голосе матери зазвучали стальные нотки, и сын подчинился.

В комнате повисло что-то тяжелое, невысказанное.

— Подлизаться к ней хочешь, да? — тихо спросила Седа, наблюдая, как мать аккуратными скупыми движениями режет хлеб. — Зря стараешься. Она нам чужая.

— Суп подогрей, — угрожающе сказала мать. — И хватит болтать попусту.

— Чужая! Куда она каждые выходные уезжает, а? У нашего Артура давно рога растут, а ты хочешь, чтобы я с ней за один стол садилась, хлеб делила!

— Седа, прекрати!

— А вот не прекращу! Что ты мне сделаешь? Из квартиры меня выгонишь, что ли?

Девушка издевательски расхохоталась. Звонкая пощечина оборвала ее смех, и она возмущенно уставилась на мать.