Военно-морские рассказы

Изварин Константин

Рамку потом свинтили, а лист с инструкциями не то затерялся где, не то на безделушки распилили.

Еще одни дефектом проекта стала вентиляционная система, соединяющая Главный Командный пост и Штурманскую рубку. Зачем она нужна? Вы знаете? Быть может, чтобы штурман мог в нее крикнуть... в случае чего? Или, чтоб покурить... тайком... не в затяжку? Лично я не знаю.

И старпом не знал, и НХС, и замполит, и кто-то там из штаба округа тоже не знал. Но, поскольку, система эта плавно изгибалась прямо над трапом, ведущим из Главного Командного в Центральный

Командный, занимая довольно значительное место в, прямо скажем, узком пространстве двери, все вышеперечисленные, а также еще кое-кто, сподобились соприкоснуться с нею той частью тела, которая обычно предназначается для ношения шапки и хранения мозгов.

Пустая труба гудела, радостно содрогаясь всем своим дюралевым телом, а несчастная жертва ойкала и потирала свежую шишку.

Вот тогда и появилась на изгибе надпись, вынесенная в название.

И каждый, соприкоснувшийся дописывал там свою должность и звание, а если соприкосновение происходило не в первый раз, дописывал в скобочках количество.

Даже командир, уж на что мелковат — полтора метра в фуражке — даже он... расписался.

И совсем уже было собрались занести трубу в список корабельных достопримечательностей, но... кончились испытания. И ее устранили.

А как бы здорово было: Об этот угол бились...

И бились бы.

Ящик

— Иди-к сюда, — сказал мне Вовка Ряузов. Было это во время утренней приборки, солнце только поднялось и свежий камчатский воздух, сделавший свое дело где-то в легких, вырывался наружу белым паром.

Очищенная, не далее как вчера вечером, от снега, палуба мостика поражала строгим блеском и свежими царапинами, двадцать седьмое марта неумолимо приближалось, хотелось жить и любить все ее проявления.

Поэтому, я поправил капюшон реглана и затопал вслед за Ряузовым.

Мы с ним одного призыва. Вместе окончили «Анапу», вместе попали во вторую бригаду, потом МЭОН, Керчь, Севастополь и снова вторая бригада. За эти годы мы научились понимать и если не притерлись, то хотя бы притерпелись друг к другу.

Теперь нам осталось только уволиться вместе, что наш любимый командир боевой части уже пообещал. Так и сказал, капитан, наш, лейтенант, будущий флагманский связист: «Хрен вы у меня уедете раньше августа».

Командир корабля в своих прогнозах, однако, не был столь точен. И, взирая на нас с высоты всех своих ста пятидесяти сантиметров (на каблуках и в фуражке), клятвенно заверил, что дома мы будем только тогда, когда наша веселая молодежь (три месяца как из «Анапы») сможет нас заменить. Забегая вперед, стоит заметить, что ни тот, ни другой прогноз не оправдался.

Друг за другом мы прошли на «крыло», поднялись на второй мостик, где наверное и находилось то, что Ряузов хотел мне предъявить. Бросив на меня еще один, довольно специфический, такому мог позавидовать сам доктор Рентген, взгляд, Ряузов опустился на корточки и четырьмя уверенными движениями отдраил лючок «вентиляшки».

Сквозь военно-морской реглан,

унитарного черного цвета не в силах пробиться даже рентгеновские лучи, но, если честно, меня абсолютно не интересовало, что Ряузов хотел увидеть. А вот то, что находится в «вентиляшке» меня интересовало. Даже очень, потому как уж мне-то прекрасно известно, что ни черта существенного в одном кубическом метре не поместится.

— Ну, — сказал Ряузов, выпрямившись. — Твоя работа?

Я повторил его действия — нагнулся и заглянул в тесную темноту. У самой «двери», косо уместившись между переборкой и сигнальными фигурами, расположился картонный ящик. «Камбала, — гласил бледный штамп на боку. — Консервы в томате».

Да, Ряузов, ты обо мне слишком хорошо думаешь. Банку, там, две — это я еще смог бы. Но ящик...

Я выпрямился, отрицательно покачал головой.

— Нет, не моя.

— Ты старшина расходного, — совершенно справедливо заметил Ряузов.

Тут он прав. Я действительно исполняю почетную должность старшины расходного подразделения. И буду исполнять ее до вечера. А вчера мы как раз получали продукты. Вот только я, сославшись на то, что старшине совсем не обязательно участвовать, достаточно всего лишь обеспечить, погрузкой непосредственно не занимался. И продуктовые потоки не контролировал.

Мы посмотрели друг на друга. «Хваткая смена растет, — ясно читалось на наших лицах».

— Вова, — нарушил я, наконец, затянувшееся молчание. — Эти рыбы не должны попасть в чужие руки. — И вынул из кармана крохотный замочек.

Ряузов молча выразил свою солидарность. Если ящика до сих пор не хватились, то не хватятся уже никогда. Камбала в томате, конечно же, гадость редкая, но, как учит нас знаменитый фильм «Чапаев» «...на войне и поросеночек божий дар». Тем более, целый ящик.

— Значит молодые, — подвел итог Ряузов. Замок весело щелкнул.

Наша молодежь в утренней приборке не участвовала. По весьма уважительной причине — им выпало стоять в наряде. И пока я крутил диск корабельного телефона, дабы явить их, всех троих, пред светлые очи командира отделения, Вовка Ряузов напускал на себя строгий вид. «Сопли» на его погонах весело блестели в желтоватом свете плафонов. Я невольно поскреб свои, потемневшие и потускневшие, и устроился поудобнее в предвкушении зрелища. И зрелище не заставило себя ждать.

— Ну? — сказал командир отделения Ряузов, глядя на куцый строй откуда-то сбоку. — И зачем вы это сделали?

В нашем шестнадцатом тамбуре на строй нельзя смотреть иначе, чем сбоку. Тесный он — тамбур-то. Я, правда, развалился на вертящемся стуле, который мы гордо именовали креслом, в рубке и сквозь открытую дверь наблюдал строй со стороны фасада. Ряузову же его положение не позволяло такой роскоши и он был вынужден ходить, что, впрочем, у него не очень-то и получалось.

Зато получалось другое. Получалось дознание. Мегрэ из криминальной полиции только бы руками развел в этой ситуации, а Ряузов — ничего подобного. Он выдержал паузу, за время которой я успел поковыряться в ухе и продолжил.