Военно-морские рассказы
Шрифт:
Внезапно, в их степенный разговор ворвалось постороннее жужжание. Труба ОВНЦ, этого незаконнорожденного потомка перископа, окрашенная некогда бледно-шаровой краской, которая, вследствие контакта с водной стихией, покрылась сетью трещин, что придавало трубе сходство с черепашьим панцирем, медленно поворачивалась в сторону берега.
— А интересно, — как бы невзначай сказал один из сигнальщиков. — Если закрыть окуляр?
Сигнальщики переглянулись. Идея была очень интересной и требовала участия как раз двоих... специалистов.
Предложивший достал флаг и, подкравшись к трубе «со
Как вы думаете, что будет если ей (или ему) набросить на глаза плотную материю? Труба зажужжала вертясь в разные стороны, но сбросить флаг, удерживаемый цепкими руками сигнальщика, это не помогло.
— Какой!... Кто!... вашу мать! — Дверь на ГКП со звоном распахнулась и прямо на сигнальщика в обнимку с пелорусом, вылетел командир группы ЗАС. Это ему хотелось... полюбоваться.
Обнимающий пелорус сделал соответствующее моменту лицо и пожал плечами. «Не знаю я чего вам надо, товарищ капитан-лейтенант».
Командир группы посмотрел наверх, на трубу, зрение которой уже ничто не загораживало, потом сверкнул глазами и вернулся на ГКП, к окуляру.
Сигнальщик с флагом осторожно высунулся из укрытия и дождавшись разрешающего взмаха от пелоруса, снова подкрался.
На этот раз дверь хлопнула почти мгновенно.
— Где?! Где этот?!... — и далее товарищ капитан-лейтенант в нескольких словах высказал все, что он думает о тех, кто мешает ему наслаждаться суровой северной красотой.
Сигнальщик выражением лица уподобился пелорусу. Одного от другого отличала только улыбка, которая появлялась на лице сигнальщика, когда товарищ капитан-лейтенант поворачивался к нему спиной.
Поскольку второй сигнальщик не торопился явиться на отчаянный зов командира группы, последнему пришлось возвращаться к окуляру так и не удовлетворив своих низменных желаний.
Тот, что у пелоруса снова махнул рукой, плотная ткань снова закрыла обзор.
Товарищ капитан-лейтенант начал орать еще на ГКП. Дверь еще не успела стать на защелку, а командир группы уже птицей взвился на банкет. И застыл в изумлении.
За его действиями на этот раз наблюдали оба сигнальщика. Пелорус стоял между ними и олицетворял собой вековое равнодушие.
— А что случилось, товарищ капитан-лейтенант? — самым невинным тоном поинтересовался тот из сигнальщиков, что держал в руках свернутый флаг. — Не работает?
И указал на ОВНЦ рукой с флагом.
В ожидании прилива
Борьба за живучесть — вот, что более всего необходимо нашим морякам. И нашим кораблям, кстати, тоже. Ибо, то, что ходило по морям тогда, когда твои бабушка и дедушка даже не догадывались кто у них родится — сын или дочка, живучим быть уже не может. Оно может только бороться. За живучесть. И тебе — славному внуку не менее славных предков, брошенному волею судьбы на насквозь проржавевшее, но все еще героическое корыто — предстоит эту самую борьбу осуществлять. Потому как если не бороться — утонет оно мгновенно. И ты вместе с ним. Прямо у пирса. Так и не поняв за каким, собственно, чертом тебе все это было
Вот именно поэтому курс борьбы за живучесть входит в обязательную подготовку. Спроси на Флоте любого «А ты знаешь, что такое борьба за живучесть?», он тут же хмыкнет и ответит «Знаю». Знает, собака. Еще бы ему не знать, если только ею, любимой и живет. Семь дней в неделю, с утра до вечера.
А в глазах его будет этакое превосходство. Светиться. Я-то знаю, а ты? А ты не знаешь. Иначе бы не спрашивал.
За живучесть мы боремся на специальном корабле. Работа у него, у корабля, такая — тонуть ежедневно. А дабы он совсем не утонул — внутри у него сидят люди. Мелкими партиями. Запускают их вовнутрь, дверь задраивают и... подают воду. Давай, родимый, борись. За живучесть.
И родимый борется, захлебываясь. А кому ж охота совсем утонуть?
Мы, пограничники то есть, за живучесть боремся на флотской базе. Нет у нас такого вечнотонущего корабля. Вернее все наши корабли вечнотонущие, но это не то. Не то это.
А поэтому, весь наш героический экипаж, исключая конечно вахту, прямо с утра погрузился на катер и отправился на флотскую базу. Бороться за их живучесть. Тренироваться.
Саму тренировку я предлагаю опустить. Тем более, что к рассказу она имеет всего лишь косвенное отношение. Гораздо интереснее то, что произошло после.
А после произошло вот что:
Как вам наверняка известно из школьного курса, в океане существуют приливы. А еще существуют отливы. И если на Черном море эти природные явления составляют всего лишь несколько сантиметров, то в наших условиях очень Тихого океана единицами измерения служат метры. Десятки метров.
И катер наш, в ожидании пассажиров приткнувшийся рядом с вечнотонущим кораблем, даже не подозревал какую подлянку готовят ему небесные тела. Тем более, что экипаж катера отправился вместе с нами... развлекаться. Хотя... лично я думаю, что даже останься они на борту — все равно ни черта бы не смогли сделать.
Итак: Когда мы — намокшие и веселые — выбрались на свежий воздух, катер нас несказанно удивил. Тем, что вместо того чтоб мирно покачиваться на ровном киле, весьма и весьма накренился на левый борт. Так накренился, что, имея тому желание, можно было даже пересчитать заклепки на днище. Отлив, как говорится, подкрался незаметно. И сделал свое черное дело. Никому точно не известно имя воина-строителя, так точно опустившего в воду бетонную плиту, что захваченный врасплох катер полностью на ней и поместился. И лег на борт недвижный как выбросившийся кит.
— А-а-а! — сказал командир катера, вздымая к небу поросшие рыжими волосами кулаки. — Так, ваш-шу мать! И растак! Куда ж вы смотрели?!
И непонятно было имеет он в виду галдящих вокруг бакланов или всех известных ему богов. А поскольку ни те, ни другие отвечать как-то не собирались, он прямо через борт сиганул на покосившуюся палубу своего катера и так ловко врубил машину на задний ход, что только брызги из-под винтов. Радугой.
— Р-р-р-р! — рычал он, судорожными пальцами дергая штурвал. Честное слово, если бы можно было, он бы самолично уперся ногами в плиту, руками в борт «Ы-ы-ть!». И спихнул бы катер на свободную воду.