Военные мемуары - Единство 1942-1944. Том 2

де Голль Шарль

Во вражеских лагерях для военнопленных все еще находились полтора миллиона французов. Правда, Германия для виду освободила и отослала во Францию сто тысяч военнопленных. Но зато служба "трудовой повинности" должна была ей доставить ни много ни мало как миллион человек гражданского населения. Кроме того, рейх заставлял работать на него непосредственно одну треть всего количества наших заводов, сжигал половину нашего угля, отобрал 65% всего количества наших паровозов, 50% наших вагонов, 60% наших грузовиков, употреблял наше оборудование, наши материалы на сооружение для Германии "Атлантического вала". При той нищете, в которой прозябало большинство французов, вопросы питания, одежды, топлива, освещения, перемещения стали для них мучительными, зачастую неразрешимыми.

И вот война снова низвергла на землю Франции лавину разрушений и смерти. После перемирия в этом отношении наступила было передышка, чем похвалялись виновники капитуляции, а теперь начались воздушные тревоги, полилась кровь. В Дьеппе, потом в Сен-Назере английская авиация с помощью французских авиагрупп повела над головами жителей воздушные бои с врагом, налетая волнами и возвращаясь на базы. Участились бомбардировки городов. Они наносили населению большой ущерб, особенно Парижу, Нанту, Руану, Лиону, Сент-Этьенну и их окрестностям, - это была прелюдия к тем серьезным разрушениям,

которые Франции предстояло претерпеть во время предстоящей большой битвы. До высадки союзных войск было убито бомбардировками с воздуха тридцать тысяч человек. Во многих местах, в частности в департаменте Эн, в Центральном массиве, в Альпах, в Лимузене, в Дордони, маки начали вооруженные выступления против оккупантов, а те в отместку отвечали расстрелами населения, пожарами, арестами заложников, денежными контрибуциями... Пособницей врага была вишистская милиция; ее военно-полевые суды без всякого разбирательства выносили смертные приговоры множеству патриотов. В сущности репрессии стали для врага настоящими военными операциями. Он вел их с ужасающей методичностью и точностью. Он желал "очистить" свои тылы перед битвой, близость которой уже чувствовал. Вот почему гестапо и немецкая жандармерия совместно с вишистской полицией и милицией, находившейся теперь в ведении Дарнана, "генерального секретаря по поддержанию порядка", яростно преследовали наши подпольны группы и все движение. Пускали в ход все виды запугивания, пыток, подкупа, стараясь вырвать у несчастных, которые попадали в их лапы, признания, заставить их выдать других патриотов. Незадолго до высадки союзных войск погибло много руководителей Сопротивления: Кавайе, Маршаль, Медерик, Пери, Полицер, Рипош, Туни и другие, было казнено 20 тысяч участников Сопротивления, депортировано 50 тысяч человек. В это же время обнаружились постыдные ужасы преследования евреев. И тогда же рейх заставил выдать ему политических заключенных, арестованных Виши, в частности Эррио, Рейно, Даладье, Блюма, Манделя, Гамелена, Жакоме; гестапо арестовало и других видных лиц, как, например, Альбера Марро, Франсуа Понсэ, полковника де ла Рока, крупных чиновников, финансистов, промышленников, высших офицеров, и отправило их в Германию, рассчитывая, что они послужат заложниками или когда-нибудь будут использованы для обмена пленными.

Но несмотря на репрессии, Сопротивление все ширилось, все росло. Ударные группы патриотов уничтожали все больше немцев в вооруженных нападениях, в боях, в рукопашных схватках, в железнодорожных катастрофах, когда пускали под откос целые поезда с немецкими солдатами; все чаще патриоты карали предателей и доносчиков. Цели движения уже были четко сформулированы, повсеместно обнародованы, объявлены в воззваниях. Это великое общечеловеческое и национальное движение порождало высокие мысли и чувства, на него опирались моральные доктрины, в нем черпали вдохновение искусство и литература. Благодаря чудесам изобретательности патриотов регулярно выходили подпольные газеты - одни добывали для них бумагу, другие набирали их, печатали, третьи распространяли. Газеты "Фран-тирер", "Комбат", "Резистанс", "Дефанс де ла Франс" выпускались ежедневно общим тиражом в 600 тысяч экземпляров. "Леттр франсез", "Кайе де ла Либерасьон", "Кайе дю темуаньяж кретьен", "Юниверсите либр", "Ар либр" и другие журналы тайно проникали во многие двери. Подпольное издательство "Эдисьон де Минюн" распространяло книги. Одна из них, "Молчание моря" Веркора, была размножена и распространена в несчетном количестве экземпляров. Благодаря заботам алжирского правительства радио постоянно передавало выступление тех, чье орудие борьбы - перо и мысль. От имени тех, кто свободен, и тех, кто скован безмолвием, я торжественно выразил им признательность на большом собрании, организованном 30 октября обществом "Французский альянс", и волны эфира понесли к Парижу его отзвуки.

Расцвет французской мысли подтверждал правильность нашей политики. Что могли сделать против этого чистого родника мужества и обновления замаскированное честолюбие и низкие замыслы некоторых господ? Быть может, наше единение, думал я, - недолгий взлет, а завтра опять придет оцепенение и все сникнет. "Но завтра - это уже другой день". А пока идет война. Я чувствовал за собою моральную поддержку французского народа, она поможет мне сплотить его. Тем более, что национальный инстинкт более определенно, чем когда бы то ни было, избрал меня средоточием единства.

Ведь именно в отношении меня маневрируют политики в поисках гарантий для своей деятельности в ближайшем будущем. Ведь именно ко мне теперь тянутся люди так называемого руководящего класса, то есть занимающие высокие должности, обладающие богатством, известностью. Из этой категории одна ее группа - та, которая меньше всего думает о деньгах, - идет за мною уже давно, а остальные в смятении душевном ждут, чтобы я избавил их от опасных для них потрясений, и теперь почтительно склоняются передо мною, откладывая на время свою критику и свои оскорбления. Масса французов, которая не помышляет спекулировать на трагедии нации, ждет не дождется моего прибытия -оно будет для нее освобождением. И, наконец, для тех, кто сражается, я стал как бы символом того, чего они хотят добиться ценою своих великих жертв. Как описать то, что я перечувствовал однажды вечером, когда Сермуа-Симон, только что прибывший из Франции, где он вскоре после этого погиб, привез мне последние слова молодых борцов Сопротивления, приговоренных к смертной казни; фотографии, запечатлевшие стены тюремных камер, где в последнюю бессонную ночь смертники вырезали на камне мое имя; последние их письма родным, в которых они говорят обо мне как о своем вожде; рассказы свидетелей, слышавших последние возгласы борцов, выведенных на расстрел: "Да здравствует Франция!" "Да здравствует де Голль!"

Это они диктуют мне мой долг в тот самый момент, когда я особенно в этом нуждаюсь. Ведь усталость и бремя задачи, лежащей на мне, подточили мои физические и духовные силы. В начале 1944 я тяжело заболел. Но благодаря заботам докторов Лиштвица и Дакруа благополучно выбрался из кризиса, хотя в то время уже ходили слухи, что "генерал" умирает. Разумеется, два года борьбы "Свободной Франции" были полны потрясений и разочарований. Но тогда нам нужно было все поставить на карту. Нас окружала атмосфера героизма, нас поддерживала необходимость победить во что бы то ни стало. Между мною и теми, кто вставал под мое руководство - все они были добровольцы, - царило глубокое согласие, и оно было для меня могучей поддержкой. Теперь мы уже были близки к цели, но мне казалось, что под моими ногами почва становится зыбкой, а дышу я менее чистым воздухом. Вокруг возникают какие-то корыстные намерения и соперничество, с каждым днем заметнее делаются человеческие слабости.

На вилле "Глицинии" я запираюсь в своем кабинете и начинаю месить крутое тесто ежедневной работы. Надо прочесть

бумаги, хотя мои ближайшие сотрудники - Палевский, Бийотт, Сустель - по моему распоряжению представляют мне только самые важные материалы. Надо выносить решения, хотя бы самые принципиальные. Надо принимать людей, несмотря на практикуемую мною систему ограничения приема. Я принимал национальных комиссаров, иностранных дипломатов, руководителей союзных и французских военных сил, некоторых высоких должностных лиц, посланцев, прибывающих из Франции или направляющихся туда, некоторых видных посетителей. За очень редкими исключениями, я никому не звоню по телефону, а меня самого никогда не вызывают к аппарату. Сопоставлять различные точки зрения и определять мероприятия, которые следует провести, я преднамеренно предоставляю членам правительства. Моя природа подсказывает мне, а опыт подтверждает, что на вершине государственных дел сберечь свое время и свои силы можно только методическими стараниями держаться достаточно высоко и достаточно далеко.

Но из-за этой отдаленности особенно необходим бывает в определенные моменты живой контакт с людьми и обстановкой. И я старался установить возможно лучший контакт, увидеть воочию, что делается на местах. За пятнадцать месяцев моего пребывания в Алжире я, помимо собраний и официальных церемоний, происходивших в нашей столице, сто дней провел в разъездах. В Алжире я посещал города и селения, инспектировал войска, корабли, эскадрильи. Четыре раза ездил в Марокко, три раза - в Тунис. Один раз был в Ливии. Совершил большую поездку по Черной Африке, объехав всю ее территорию. Трижды пересек Корсику. Три раза был в Италии, на фронтах действия наших вооруженных сил. Во время высадки союзников в Нормандии отправился в Англию, а оттуда во Францию, в Байё. Некоторое время спустя состоялось первое мое посещение Соединенных Штатов и Канады. Эти поездки вливали в меня бодрость. Как утомляют люди, когда видишь вблизи их честолюбие и интриги, и как они хороши в борьбе за великое дело!

По природной склонности, да и по требованиям долга моя личная жизнь очень проста. Для своей резиденции я выбрал виллу "Оливье", где поселился с женой, приехавшей ко мне, и дочерью Анной, здоровье которой по-прежнему нас тревожило; а вскоре к нам присоединилась вторая дочь, Элизабет, вернувшаяся из Оксфорда, - в Алижре она поступила на службу в отдел обзоров иностранной прессы. Филипп по-прежнему плавал и воевал в Ла-Манше и в Атлантическом океане.

Вечером я старался побыть в одиночестве на своей вилле, поработать над речами, с которыми мне постоянно приходилось выступать. Но зачастую у нас бывали приемы. Навещали нас иностранцы и французы, и нам доставляло удовольствие видеть их за своим столом - правда, меню этих трапез было весьма скромным, так как все мы должны были жить на пайке. Случалось, что мы проводили воскресенья в маленьком домике в Кабилии. Изредка мы получали вести от родных. Моему брату Ксавье удалось найти себе убежище в Нионе, откуда он присылал нам полезные сведения; его дочь Женевьева попала в руки врага вместе с другими руководителями группы "Дефанс де ла Франс" и была отправлена в Равенсбрюк; его старший сын сражался в Италии. Моя сестра, жена Альфреда Кайо, была арестована гестапо, год пробыла в тюрьме Фрэн, а оттуда ее угнали в Германию; ее мужа - старика шестидесяти семи лет отправили в Бухенвальд; один из их сыновей, Шарль, офицер егерского полка, пал на поле брани, сражаясь за Францию. Трое остальных сыновей переправились через море и вступили в наши вооруженные силы. Так же поступили и три сына моего брата Жака. А его самого, немощного паралитика, спас от немецкой полиции аббат Пьер и его помощники, которые на руках перенесли его через швейцарскую границу. За моим братом Пьером немцы установили слежку. В 1943 его арестовали и отправили в Эйзенбергский концлагерь. Его жена и пятеро детей, к которым присоединилась дочь расстрелянного участника Сопротивления, пешком перешли через Пиренеи в Испанию, а оттуда пробрались в Марокко. В семействе Вандру братья и сестра моей жены тоже выбрали путь служения правому делу. Во Франции и в Африке все наши родственники и друзья рисковали ради него своей жизнью. Среди многих примеров мужества подымают мой дух и образы моих близких. Я всегда вспоминаю о них, если бремя мое становится чрезмерно тяжким.

Правда, часть этого бремени падает на моих министров. Прежде наша организация была гораздо меньше и все руководство ею сосредоточивалось в моих руках, а ныне, когда она все разрастается, надо прибегать к распределению власти. Среди национальных комиссаров, разумеется, есть и соперничество и центробежные настроения. Но, в общем, вокруг меня собралась довольно дисциплинированная группа; в ней каждый имеет свою долю власти и свою долю ответственности.

Каждый и действует по-своему. Анри Кэй, на которого возложены обязанности председателя межминистерских комиссий, неизменно проявляет здравый смысл и осторожность - качество и врожденное и благоприобретенное в результате большого опыта, недаром же он в Третьей республике двенадцать раз входил в состав правительства. Рене Массигли - блестящий деятель, изобретательный, искушенный в тонкостях дипломатии; он трудится над восстановлением нашей сети международных отношений, разорванной событиями. Пьер Мендес-Франс, обладающий светлым умом и твердой волей, разрешает, казалось бы, неразрешимые в Алжире вопросы наших финансов. Рене Мейер, наделенный многосторонними способностями, умеет добиться максимальной работы транспорта - железнодорожных линий, шоссейных дорог и портов Северной Африки. Андре Ле Трокер, ворчливый и великодушный, стал первым слугой армии, которой он управляет. Андре Филипу вечно приходится сдерживать поток своих идей, которые так и брызжут у него, и сдерживать приступы дурного настроения Консультативной ассамблеи. Жану Моннэ нелегко играть на широкой клавиатуре решений и отношений, добиваясь от наших американских союзников своевременного оказания обещанной нам помощи. Миролюбивый Анри Боннэ старается погасить распри между группами, которые уже оспаривают друг у друга различные технические средства для организации информации. Очень много дела у Франсуа де Мантона, Эмманюэля д'Астье, Рене Капитана и Анри Френэ, в ведении которых находятся департаменты юстиции, внутренних дел, народного просвещения, управление по делам военнопленных, они должны подготовить мероприятия, которые Франции предстоит завтра осуществить; все они соревнуются между собой в усердии и преисполнены новаторскими устремлениями. Фернан Гренье и Франсуа Бийу, один резкий, другой гибкий, оба способные, деятельные, делят свое внимание между своими постами (у первого - авиация, у второго - государственный комиссариат) и своей партией, которая извне наблюдает за их действиями. Что касается министров, окружавших меня со времени "Свободной Франции" - Жоржа Катру, привыкшего вести большие дела, Рено Плевена, Андре Дьетельма, Адриена Тиксье, - они мои испытанные соратники и уже четыре года в тяжелых условиях, не боясь никаких трудностей, с неизменным рвением ведут свою работу, ведая делами мусульман, вопросами колоний, вопросами промышленного производства и вопросами труда.