Военные приключения. Выпуск 2
Шрифт:
Огульский освобождал свою пленницу мастерски! Если бы Галка не была заранее предупреждена Петром, она вряд ли смекнула бы, что это была операция, спланированная самим главарем банды.
Еще до наступления вечера ее оповестили о побеге. В помещение, где она все эти дни томилась, зашли двое молодых парней и, не вдаваясь в подробности, предложили ей «скоро собраться».
— Что случилось? — спросила она. — Что вам от меня надо?
— Не волнуйтесь, пани, все будет хорошо. Объясним после, в дороге, сейчас у нас мало времени…
И ушли. Она собралась и стала ждать. Думала, что зайдет Петр, очень этого хотела, но, видимо, поговорить с ней еще раз в его планы уже не входило, а может, просто не было такой возможности. Без него, без той уверенности, которую он так быстро сумел вселить
— Скорее, пани! Начальство в отъезде, да и смеркаться начало…
Покидали бункер, соблюдая все меры предосторожности, прислушиваясь и озираясь, как в детективном фильме. Привели к дороге, где их ждали сани, может быть те самые, на которых ее везли сюда. Галка сразу вспомнила тот ужасный вечер, почувствовала тяжесть в ногах, скорее повалилась на подстилку из сена, чем села. Так же, как и тогда, парни — уже не они ли были среди ее похитителей? — молчали, и глаза ей опять завязали, а зачем — объяснили потом, в километрах двух от логова, но повязку в пути почти до самого конца не снимали.
Объяснили, вернее, врали так:
— Если встретим своих, бывших сослуживцев, скажем, что перевозим вас по приказу Огульского в другой бункер. А поскольку вы «чужая», возить вас без повязки не положено. Конспирация!..
Галка согласно кивнула, хотя без особого труда поняла, что они выполняли приказ своего главаря, который конечно же не хотел, чтобы она запомнила обратную дорогу.
Чуть позже «посвятили» они ее и в «свои» планы. Дескать, бежать из банды решили давно, поскольку осознали бессмысленность сопротивления властям, да и «надоело по берлогам жить». Все случая удобного ждали.
— А когда узнали про вас, тут и порешили окончательно: сами сбежим и вам поможем на волю выбраться, от мук и погибели спасем. Так что вы уж там, у своих, за нас, грешных, доброе слово замолвите. Сами понимаете, не по своей воле служили Огульскому, заставили…
— Понимаю, — с сочувствием ответила Галка, сделаю для вас все, что могу.
— Вот и спасибочко за доброе слово! А уж мы, если нам жизнь нашу горемычную сохранят, век вас помнить будем, молиться на вас станем, как на святую…
Говорил все это бандит, правивший лошадью, с душевным надрывом, и Галка невольно подумала: «Уж не пустил ли слезу?» — и едва сдержала подступивший смешок, первый за все эти тяжкие для нее дни. Она ведь знала, что бандит врет, что он и его напарник вовсе и не собираются сдаваться в плен, а ведут предписанную им игру, в которой и она должна играть свою роль…
Чем дальше они удалялись от бандитского логова, тем чаще Галка вспоминала Полосатого. Да, она звала его так, потому что настоящего имени своего спасителя не знала. Вместе с чувством благодарности к этому человеку она испытывала и чувство тревоги за его будущее, понимала, какой опасности он себя подвергает. Чтобы облегчить его судьбу, помочь ему, надо было поскорее попасть на заставу. Но попадет ли она туда? Поверить в это, убедить себя, что такое чудо может свершиться, она еще не могла. Боязнь, что задуманная Полосатым и разработанная Огульским операция по ее спасению в любой момент может сорваться, не оставляла ее на всем пути. У нее были на это очень веские основания. Поверив Полосатому, она не верила Огульскому, потому что знала о его коварстве и вероломстве. «Что, — думала она, — если главарь банды сделал только вид, что согласился на эту операцию, а сам поручил своим головорезам другую, исход которой может стать для меня смертельным?.. В сущности ведь, обманув меня, заставив написать письмо и отправив его с Яремчуком на заставу, он вполне мог посчитать на этом мою роль исчерпанной. Все остальное было уже, как говорится, в его власти. Он мог послушать Полосатого, но не послушаться, заверить его, но не довериться ему, решить по-своему. Чужая душа, говорят, потемки. А у Огульского души нет…»
Реально оценивая ситуацию, Галка думала не только о грозящей ей самой опасности, но и о том, что, если эта угроза осуществится, последует. Как и всякому человеку, ей хотелось жить, но жить, честно смотря людям в глаза, потому что просто жить, не реабилитировав
Невеселые, тревожные мысли донимали Галку в пути. Но так уж устроен человек: в какой бы запутанной ситуации он ни оказался, в душе его рядом с тревогой всегда найдет себе место и надежда. Надеялась и Галка. Она радовалась уже тому, что ее увозили подальше от логова, что ехали быстро и вроде бы не собирались останавливаться или — не дай бог! — поворачивать назад. Лошадка, видимо, была справная, шла легко, резво. Иногда, правда, ход ее замедлялся, и Галка догадывалась, что случалось это на ухабах, потому что сани подпрыгивали, вздымались, как лодка на большой волне, а потом падали вниз и опять катили плавно. Повязка на глазах мешала ей, лишала возможности ориентироваться. Она не знала, где ее везли, по каким дорогам, да и вообще ей так хотелось взглянуть на мир открытыми глазами! Увы, бандиты, видимо, считали, что время ее еще не наступило, у них были свои планы, а она просить их о чем-то не решалась, да и не хотела. «Пусть я ничего не вижу, — успокаивала она себя, — но я знаю, что еду, приближаюсь к заветной цели. Это главное!» Нет, на добрую фею она не рассчитывала, на ее глаза надели не розовые очки, а темную тугую повязку, рядом были бандиты, но никакая сила не могла подавить в ней веру в победу справедливости. Она всегда в это верила, пусть порой и наивно, без реальной оценки всех «за» и «против», и если ошибалась, то недоумевала и глубоко переживала. Но верить в справедливость все равно не переставала. Сейчас эта вера была ей, как никогда, кстати, потому что только она одна позволяла ей бороться, не опускать руки…
Петр Ищенко предупреждал Галку, что на заключительном отрезке пути бандиты разыграют спектакль, в результате которого она должна остаться одна. В детали этого спектакля он посвятить ее не мог — он их просто но знал. Огульский, видимо, посчитал, что он и так позволяет «агенту с Запада» слишком многое, чтобы раскрывать перед ним все подробности своего замысла вводить его, так сказать, «в святые святых» — в кухню, где стряпались грязные дела. Возможно, не последнюю роль сыграл здесь и мстительный характер главаря банды. «Агент» быстро и довольно крепко подмял под себя его волю, сковал инициативу, самолюбие Огульского было явно задето, и он решил хоть как-то отплатить своему обидчику. Так или иначе, но добиться подробностей Петру не удалось. Он, правда, беседуя с Галкой, успокоил ее, сказал, что для нее эти подробности не столь уж и важны, главное — чтобы она не растерялась во время задуманного Огульским спектакля, делала то, что ей прикажут бандиты. Галка это поняла и обещала исправно исполнять предназначенную ей роль. Но она, во-первых, не была профессиональной актрисой, а во-вторых, ситуация, в которой она оказалась, мягко говоря, очень разнилась со сценой. Нервы ее были напряжены до предела. Она знала, что что-то будет, но не ведала, как это будет и когда. И поэтому возглас сидящего рядом с ней бандита «Василь, погоня!» обрушился на нее, как гром среди ясного неба…
Была ли погоня? Да, была. Она началась, как и было задумано, в районе старого замка, когда сани выехали на дорогу, ведущую к хутору Соколиха. Этот участок пути бандиты считали уже безопасным для своего основного логова, достаточно от него удаленным, чтобы, не зная подъездных малоприметных лесных дорог, отсюда к нему добраться. Именно здесь и было решено разыграть заключительный спектакль «освобождения». Но прежде, чем «освободить» Галку, надлежало этому «помешать», отколоть ее от бандитов, которые ее сопровождали. Словом, ничего неожиданного в общем-то не происходило, все шло по плану, о котором Петр Ищенко ее предупреждал. Вот если бы еще только знать, как все будет. Не знала. Потеряв в этой долгой, показавшейся ей вечностью дороге ориентир во времени, оказалась не готовой к неожиданностям, не рассчитала сил…