Военные приключения. Выпуск 2
Шрифт:
Выпустив из рук бороду, сотник достал из-за пояса три крупные жемчужины, протянул их шинкарю.
— Хватит? И знай, коли не угодишь моим хлопцам — уши обрежу…
Гулянье закончилось далеко за полночь. Оглядевшись по сторонам, шинкарь убедился, что гнать из избы некого. Казаки уже спали где придется: кто сидя за столом, кто на лавке, а большинство примостившись прямо на полу. Лишь священник, сидевший рядом с сотником, с усилием поднялся со скамьи, тронул за плечо посапывавшего подле него сердюка.
— Сын мой, проводи отсюда. Ибо не пристало особе моего сана проводить ночь в столь непотребном месте.
Держась за плечо сердюка, священник вышел из
— Сегодня у меня на исповеди был полусотник Цыбуля. Поведал, что есаул посылал его на Шклов. Велел осмотреть броды на Днепре и подыскать место для переправы. С казаками были и шведы. Уж не подле Шклова собирается генерал перемахнуть на ту сторону реки?
Речь священника была связной и быстрой, глаза смотрели на казака внимательно и тревожно. С лица сердюка тоже пропало выражение удалого веселья и бесшабашности.
— Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень [17] до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.
— Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Злови-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте.
17
Украинская казачья сотня того периода насчитывала 300—400 человек и состояла из нескольких куреней во главе с куренными атаманами.
В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы были все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд гетманца всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки. Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.
— Выходит, задумал жениться, братчику? — спросил есаул.
— А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.
— А что говорит Ганна?
Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.
— А чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?
— Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. И когда гетман послал со мной своего кума, полковника Тетерю, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна молодую жинку. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.
Дмитро насмешливо присвистнул.
— Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу…
Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.
— Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый лис. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком…
— Выходит, что простил все Мазепе? — без тени улыбки спросил Дмитро. — Забыл и свою кровь, и муки побратимов?
— Ничего я не забыл и не простил, братчику, да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызут до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.
— А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту и даже поставил над казаками, что имеются при русской армии, — словно мимоходом заметил Дмитро. — Выходит, по-разному ты и твой побратим решили мстить за свои кривды, братку.
Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.
— Слыхивал про это и я, братчику. Да только не верю той молве. Вернись батько Голота на Украину — обязательно вспомнил бы и прислал весточку. Ну да ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы: царя или короля?
— А ничью. Сечь не воюет ни с царем, ни со шведами, а до Мазепиных козней ей тем паче нет дела.
— Мыслите отсидеться у себя на порогах? Не выйдет: российские войска уже на Украине, не сегодня завтра там будут и шведы. Так что не минует и вас военное лихолетье.
— Сечь — не Московия и не гетманщина, — ответил Дмитро. — Запорожцы живут и воюют своим умом. Вот когда недруг явится на саму неньку — Украину, вот тогда наша громада возьмется за сабли и молвит свое слово. А покуда сего не случилось, мне и надобно успеть с женитьбой. Надеюсь в этом и на твою помощь, братку…
Оглушительный стук в дверь поднял шинкаря с лавки.
— Кто там? — зябко поеживаясь, сонным голосом спросил он.
— Открывай — увидишь. И поспеши, а не то, — громким голосом ответили с улицы и подкрепили свою угрозу столь крепкими выражениями, что шинкарь тотчас сбросил с двери щеколду.
В лунном свете стоял высокий казак в запорошенном снегом кунтуше и наброшенном на голову башлыке. Одной рукой он держал под уздцы коня, в другой сжимал мушкет, прикладом которого только что колотил в дверь.
— Что пану полковнику надобно? — услужливо спросил шинкарь.
Он сразу отметил прекрасную конскую сбрую, богатую одежду незнакомца и потому решил не скупиться на чины.
— Прими коня, — вместо ответа бросил приезжий.
Протянув хозяину поводья и бесцеремонно оттолкнув его в сторону, казак прошел в избу. Когда, привязав коня и насыпав ему овса, шинкарь вернулся, незнакомец сидел уже на лавке без башлыка и кунтуша. У ног его стоял мушкет, а на столе лежали два пистолета. Проследив за тем, как хозяин запер дверь, казак скользнул взглядом по плотно занавешенному оконцу, спросил: