Военный канон Китая

Цзы Сунь

Такова подоплека оппозиции, составленной двумя, пожалуй, наиболее самобытными понятиями китайской стратегии: «потенциала» (ши) и «удара» (цзе, цзи). Термин ши переводится в западной литературе словами «мощь» (Н. И. Конрад), «сила вещей» (Ф. Жюль ен), [18] «энергия» (С. Гриффит, Ли Юйжи), «конфигурация» (В. Мэйр), «стратегическое преимущество» (Р. Эймс) или даже дух. Оно фигурирует уже в древнейших сочинениях о военном искусстве, а среди древних философов ему уделяли наибольшее внимание законники, которые употребляли его для обозначения нелокализуемого и потому неотразимого воздействия власти государя.

18

См. специальное исследование Ф. Жюльена об этой категории китайской мысли и культуры: F. Jullien. La propension des choses. Pour une histoire de l’effi cacit'e en Chine. P., Seuil, 1992. Это выражение употребляется здесь примерно в том смысле, каким оно наделено в строке

Пушкина: «И вот мы силою вещей вдруг очутилися в Париже…»

В книге Сунь-цзы ши составляет пару с понятием «формы», «диспозиции» войска (син). По мнению современного китайского исследователя Го Хуажо, «син – это субстантивность в движении, а ши – это изменение субстантивности». [19] Определение Го Хуажо хорошо показывает глубокую двусмысленность ключевых понятий китайской стратегии. Трудность их понимания для европейского читателя заключается в том, что оба они совмещают субъективное и объективное, духовное и материальное, актуальное и виртуальное измерения. [20] Это в особенности касается понятия ши. Оно, несомненно, имеет отношение к актуальной обстановке, но внешние обстоятельства значимы в его свете лишь постольку, поскольку они вовлечены в динамизм жизненных метаморфоз – реальности скорее экзистенциальной. Понятие ши, таким образом, и постулирует данность мира, и снимает ее, предполагает предметный анализ и упраздняет его. Аналогичным образом оно утверждает неограниченную силу всеобщего потока жизни, и помещает эту силу в область предвосхищения мира, указывает на «потенциал ситуации», дающий стратегическое преимущество. В нем все вещественное претворяется в единый беспредметный порыв жизненной стихии. Для аналитического ума оно представляет неразрешимую загадку.

19

Го Хуажо. Сунь-цзы бинфа шичжу («Военные законы Сунь-цзы» с толкованиями и комментарием. Шанхай: Гуцзи, 1984. С. 120.)

20

Характерную ошибку совершает американский синолог Р. Эймс, когда выделяет «три измерения» понятия ши: 1) обстоятельства; 2) «физическую диспозицию»; 3) «занятие выгодной позиции». (R. T. Ames. The Art of Rulership. Albany: SUNY, 1994. P. 68). Указанные факторы являются не более чем условиями действия ши, но последнее имеет совсем иную природу. Сам Сунь-цзы сравнивает ее с неотразимой силой низвергающейся массы воды или лавины катящихся по склону камней.

Стратегия, по Сунь-цзы, есть стяжание силы-ши, свершающееся в каждый момент времени и в конечном счете дающее кумулятивный эффект подобно тому, как умелое обращение с кнутом позволяет наращивать силу удара, передавая его импульс к кончику кнута. Так же трактуется «обретение силы-ши» в боевой гимнастике тайцзицюань, где полем (точнее, сферой) распространения и увеличения этой силы является и собственное тело, и взаимодействие с противником. Правда, эта сила есть величина не столько количественная, сколько качественная, относящаяся к знанию второго уровня – тому, что дается метанойей. Речь идет о силе самопревращения бытия, и его прообразом в природном мире для Сунь-цзы (которого, наверное, поддержал бы в этом пункте Лао-цзы) является вода – стихия вечнотекучая, не имеющая постоянной формы. Говоря конкретнее, сила-ши наращивается круговоротом взаимопорождающих «форм» военных действий, именно поэтому ею можно «овладеть», хотя нельзя использовать как инструмент. И по той же причине владение ши не требует усилий. Применение ши, согласно разъяснению Чжан Юя, есть такое действие, в котором «силы прикладывается предельно мало, а результат военных действий предельно велик».

Один легкодоступный пониманию исток понятия ши лежит в идее цельности мирообраза, создаваемого всеми отношениями между вещами. «Потенциал ситуации» и питаемая им власть всегда пребывают в бесконечно сложной паутине связей. Поэтому власть не может держаться без мистической ауры и торжественного декорума. Как гласит древнекитайское изречение, червяк, несомый облачной дымкой, может казаться грозным драконом, но стоит дымке рассеяться, и он оказывается всего лишь червем. Самосокрытие «силы вещей» в своей ауре, как мы уже знаем, полностью соответствует природе стратегического действия.

Другое важное измерение ши – его дискретная природа. «Потенциал ситуации» реализуется только в мгновении необычайно интенсивного переживания, которое не вписывается в хронологию. Как ни странно, именно пустота есть самый мощный ресурс энергии. Для постороннего взгляда «сила вещей» действует совершенно спонтанно и не оставляет следов. Спусковой крючок арбалета приходит в действие благодаря целостной конфигурации этого грозного оружия, а когда стрела вонзается в цель или орел стремительно набрасывается на зайца привычная оппозиция субъекта и объекта внезапно заслоняется преемственностью неведомого, но чрезвычайно насыщенного, почти материализованного ритма. Ши – это реальность, лежащая по ту сторону пространства и времени; пауза, творящая алгоритм универсума. Время явления вселенской Силы неуловимо и нефиксируемо, но утверждает неизбывное. Благодаря своей материальности оно оставляет пространственный образ, но этот образ – фантасмагорический. Такова природа тех типовых форм, из которых в китайской традиции складываются комплексы нормативных жестов, составляющих арсенал традиционных искусств.

В

любом случае потенциал принадлежит пространству событийности и в этом смысле воплощает природу человеческого социума в его самом общем, родовом, несводимом к субъективности состоянии. Подчеркнем, что сила-ши есть качество всецело динамическое, несущее в себе «постоянство в переменах». Камень, лежащий в яме, не обладает потенциалом и не оказывает психического воздействия. Камень, нависший над обрывом и готовый вот-вот сорваться вниз, обладает большим потенциалом и потому внушает страх. Такой силой, разумеется, нельзя пользоваться произвольно, как отдельной вещью, но мудрый, утверждает Сунь-цзы, умеет «положиться» (жэнь) на нее. Действие в китайской традиции, напомним – это всегда (на)следование изначальному и неизбывному.

Потенциал может возникнуть и реализоваться лишь благодаря игре [21] сил, создающей пространство стратегического действия. И главный фактор созидания «потенциала обстановки» – быстрота действий, способность опережать противника в маневрировании. Победа, как известно, добывается скоростью. Сунь-цзы нашел самый короткий и чудесный путь к ней: покой.

Очерчивая предельный горизонт социальности, потенциал обстановки не существует вне человеческой практики, но вместе с тем не переходит в ее предметное содержание. Искусный полководец, согласно Сунь-цзы, полагается не на удачу и не на храбрость своих воинов, а прежде всего на потенциал обстановки, ибо именно эта неуловимая «сила обстоятельств» вселяет в воинов мужество или превращает их в трусливый сброд. Потенциал принадлежит одновременно объективному и субъективному миру, отчего китайские теоретики войны могли без труда объяснять взаимодействие того и другого.

21

Разумеется, там, где действие неотличимо от неделания и его можно «отыграть назад», бытие не может не быть игрой. Китайцы всякое занятие называют забавой, игрой (вань).

Обобщая сказанное о потенциале обстановки, мы можем указать на три аспекта этого понятия в трактате «Сунь-цзы». Во-первых, это, так сказать, неодолимая сила самого хода вещей подобная мощи лавины камней, катящихся по крутому склону. Во-вторых, это «контролирование обстановки сообразно имеющейся выгоде» (отсюда перевод этого термина как «стратегическое преимущество»). В-третьих, это внушаемое потенциалом ситуации духовное состояние войска: воины в строю храбры или трусливы, говорит Сунь-цзы, вследствие не личных качеств, а конфигурации сил. Позднее (например, в трактате II в. до н. э. «Хуай Нань-цзы») в китайской литературе различались три категории силы-ши: «духовный потенциал» (сила духа полководца и его воинов), «потенциал Земли» (преимущества, предоставляемые рельефом местности) и потенциал, возникающий благодаря «следованию обстоятельствам».

Таким образом, сила-ши, как все ключевые понятия китайской стратегии, предполагает малопонятное для европейского ума сочетание непроизвольного следования течению событий и владения складывающейся обстановкой, условий местности и психического состояния войска. Пожалуй, здесь будет уместно провести аналогию с ролью эмоции в нашей жизни: мы не можем ни произвольно создать чувство, ни даже устранить его, но, отдаваясь чувству, мы способны достичь необыкновенной ясности и силы духа – одним словом, мы можем соработничать с чувством. «Разумный полководец» умеет вникать в потенциал обстановки и способствовать его усилению, но этот потенциал никогда не совпадает с поверхностными, явленными тенденциями. По сути, речь идет все о той же символической матрице культурной практики – реальности неформализуемой, связывающей воедино субъективное и объективное, сознательное и бессознательное, свободу и нормативность действия. Перед нами еще один аспект «умного неделания» – бесконечной действенности, которая актуализируется только в потоке событий. Уже ученый II века Цай Юн, предполагаемый автор самого раннего эссе об искусстве каллиграфии в Китае, писал о «девяти фигурах потенциала письма», которые соответствуют некоей целокупной и потому неудержимой силе «текущего момента»: «Когда потенциал приходит, его не остановить; когда потенциал уходит, его не удержать». Согласно Цай Юну, «девять фигур потенциала» образуют некий круговорот духовной практики, обеспечивающий преемственность традиции помимо слов (девятка здесь, как и у Сунь-цзы, служит обозначением полноты свойств бытия). Он пишет:

«Когда девять видов потенциала воспроизведены по порядку, тогда сам собою, без наставлений учителя соединяешься с мудрецами прежних времен». [22]

Суждения Цай Юна показывают, что создание и реализация «потенциала ситуации» есть творческий акт в полном смысле слова. Цай Юн не говорит, с какими «древними учителями» можно «соединиться», воспроизводя конфигурации духовной силы, и это умолчание не случайно. «Древность» у него служит знаком «непреходящего начала», которое просто «дает всему быть», это безосновность, которая всему дает основание, и поэтому остается анонимной. Но, воплощая неуничтожимые свойства жизни, она удостоверяет «подлинность» (чжэнь) существования. [23] А жизнь подлинная – это всегда жизнь одухотворенная, проникнутая сознанием и сознательно прожитая.

22

Подробнее см. В. В. Малявин. Сумерки Дао. М., 2001. С. 113 и след.

23

Единство «древности» и «подлинности» бытия наглядно засвидетельствовано в названии первой главы медицинского канона Китая «Нэй цзин».