Воевода Шеин
Шрифт:
Старый смоленский боярин Никита Тестов встал, когда умолк Пётр Шипилов. Постучав посохом об пол, сказал:
— Все мы знаем, что царю-батюшке сейчас труднее, чем нам. Постоим же против ляхов своими силами. Три моих сына на стенах стоят и дерутся, завтра пошлю ещё двоих. И других смолян зову отдать на защиту града последнее.
Шеин и Горчаков согласились со старейшим боярином Смоленска. И Михаил ответил ему:
— Спасибо, отец, за вразумление. Пока силы есть, будем стоять против ворога. Об одном предупреждаю данной мне властью: берегите корм. Хлеб, мука, крупы, зерно — всё это отныне достояние всех горожан, а не только тех, кто имеет запасы. Помните, всякий укрывающий
Позже стало ясно каждому, кто узнал о двадцатимесячной осаде поляками Смоленска, что лишь такое жёсткое решение воеводы Михаила Шеина позволило смолянам избежать голодной смерти.
Весь ноябрь девятого года поляки не очень яростно вели осаду города, может быть, им мешала непогода — дожди со снегом. Лазутчики Михаила Шеина ежедневно приносили ему вести. Узнали они от сходников и то, что главный гетман осаждающих войск Ян Потоцкий завидовал последнему назначению гетмана Станислава Жолкевского, который по воле короля возглавил новое войско и должен был вести его к Москве. Потоцкий поклялся, что к весне десятого года он овладеет Смоленском.
Правда, Ян Потоцкий потребовал от Сигизмунда пополнения войска. Король пошёл ему навстречу и повелел гетману Александру Гонсевскому призвать на службу семь тысяч малорусских казаков. Ещё восемь тысяч казаков король нанял в Северской земле. Теперь войско Яна Потоцкого превышало численность защитников крепости почти в семь раз.
— Я им покажу, матка боска, — грозил смолянам крепким кулаком гетман Ян Потоцкий.
Так совпало, что после этой угрозы ночью из русского стана спустился по верёвке со стены некий горожанин. В него стреляли из мушкетов, но ему удалось остаться в живых. Нефёд Шило в эту же ночь ждал возвращения своих лазутчиков из польского тыла. Услышав выстрелы, он поднялся на стену. Узнав, что случилось, побежал к воеводе. Шеин в эти дни дневал и ночевал в воеводском приказе. Он спал в полглаза и при первом же выстреле проснулся. Нефёда Михаил встретил в дверях приказа.
— Что случилось? — спросил он.
— Как мне поведал сейчас на стене один из смолян, убежал некий дворянский сын Божан Усвятов. Мать у него полька, отец был русский. Он давно казался горожанам подозрительным. Вчера вечером они хотели захомутать его, привести к тебе, воевода, но ему удалось скрыться, и в полночь он бежал через стену.
— Выходит, надо ждать какой-нибудь подлости, — заметил Шеин.
Но ночь прошла спокойно. А утром защитники крепости увидели, что в стане поляков началось движение. Стягивались пушки к холму, против Средней башни. Там же поляки начали копать траншею.
Шеин распорядился поставить близ Средней башни на стены несколько пушек дополнительно к тем, что были, а всех ратников из башни вывести. Воевода разгадал манёвр поляков. В полдень не меньше трёх десятков пушек открыли по башне стрельбу. Ядер не жалели, стены башни, менее мощные, чем крепостные, стали разрушаться, и уже к вечеру стена, обращённая к полякам, рухнула. Поляки были упорны, они стреляли по башне и на другой день, несмотря на то что пушкари Шеина вели по ним постоянную стрельбу. Дуэль из пушек между поляками и русскими длилась два дня. Теперь поляки стремились разнести внутреннюю стену башни, чтобы открыть путь в крепость. Но Шеин приказал воинам ставить за стеной башни, которую пытались разрушить поляки, тур из брёвен и засыпать его землёй.
Когда поляки разбили внутреннюю стену башни, то их ждала неудача: пробоину в стене защищал мощный тур, и польская пехота, готовая идти на приступ, так и не поднялась из своих траншей.
Михаил Шеин и Матвей Горчаков в эти
— Почему ты так думаешь, княже? — спросил Горчакова Шеин.
— Да потому, что у них не хватит сил на такой приступ. Кроме того, они не готовят лестницы, не ведут подкопов.
— Это верно, — согласился Михаил. — И, по всей видимости, хотят лишь укрепить рубежи осады.
— Вот-вот. Похоже, что у Сигизмунда сейчас другие планы. Он нацелился на Москву, потому и Станислав Жолкевский отозван.
Воеводы оказались правы. Зимой 1610 года поляки не предпринимали никаких действий, чтобы попытаться взять Смоленск, но большими силами шли к Москве.
Однако Михаил Шеин понимал, что и затяжная осада будет для смолян губительна. Как ни старались смоляне бережно расходовать корм, он таял на глазах. Всё меньше становилось запасов муки, зерна, круп. За зиму горожане пустили под нож всю скотину, потому как не было ни сена, ни соломы кормить коров, лошадей, овец. Пустили под нож и всю птицу.
В февральские метельные ночи Михаил Шеин послал Нефёда, Петра и Прохора за рубеж осады, в Дорогобуж, который находился пока в руках русских.
— Узнай, Нефёд, долго ли нам сидеть без помощи. Мы бы брешь прорубили в осаде, поставили бы засеки и открыли путь к Москве и из Москвы.
— Всё запомню, батюшка-воевода. О том и будем правду добывать.
— Ещё спрашивай, много ли в Дорогобуже военного припаса: ядер, зелья, фитилей, зарядов для мушкетов и пищалей — всё у нас на исходе. А главное — про хлеб спрашивай. Голод на пороге.
В эту долгую осадную зиму у Михаила нашлось время и для семьи. Он немало часов проводил дома. Шёл восьмой годок сыну Ване, и он теперь всё больше тянулся к отцу, нежели к матери. Михаил и сам отдыхал близ сына. Если раньше грамоте его учила Мария, то теперь Михаил взялся за это. Вихрастый голубоглазый Ваня оказался способным учеником, и когда Михаил принялся учить сына польскому языку, тот запоминал слова с лету. Что заставило Шеина учить сына польской речи, он не мог бы сказать, однако усердно занимался с Ваней. А вскоре отца и сына захватила страсть к рисованию. Виной этому был Анисим. Он скрывал от Михаила свой дар, но с детства тянулся к рисованию и, когда был послушником в монастыре, постиг там тайну писания божественных образов. Стоило ему лишь взять в руки чисто выструганную липовую дощечку и кисть, а к ней краски: синюю, белую и красную, — как под его руками рождался божественный лик то Николая Чудотворца, то Иоанна Крестителя. Отец и сын дивились этому Божьему дару Анисима, Ваня сам спешил научиться чудному мастерству, но у него ничего не получалось. Анисим по этому поводу говорил просто:
— Ты, Ваня, постарайся только глаза писать. Видишь, какие у батюшки глаза строгие? В них даже огонь есть. Или вот у Кати. Прелесть! Два василька! Вот и попробуй нарисовать васильки.
И пока Ваня до пота старался изобразить васильки, Анисим очень серьёзно, как равный равному, сказал Михаилу:
— Ты, батюшка-воевода, тоже не чурайся этого ремесла. Давай вместе учиться писать лики святых. Мне в монастыре отец Нифонт говорил: «Аниска, раб Божий, помни, что ремесло за спиной не носить. А в жизни оно всегда как дар божественный».