Воевода Шеин
Шрифт:
— Как смеешь, ратник, вести такие речи?! В железы сейчас повелю взять! — гневно крикнул князь Голицын.
— На то твоя воля, батюшка-князь, — бесстрашно ответил Нефёд. — Но выслушай до конца. В Смоленске уже начался голод. Там собралось с посадскими почти восемьдесят тысяч душ да наших ратников около шести тысяч. Им каждый день корм подай. Его уже урезали: четвёртую часть получают от того, что давали раньше. Но вы можете спасти город от голодной смерти. У вас больше тысячи боевых холопов, тысячи крепких слуг. Вас, послов, больше тысячи. А в Дорогобуже пятьсот воинов охраняют многие тысячи пудов
Нефёд говорил громко, чётко, страстно, он стоял перед князем и митрополитом в такой напряжённой позе, что скажи ему: «Иди первым на Дорогобуж!» — он пойдёт.
Но князь Голицын крикнул на него властно и топнул ногой.
— Замолчи, смерд! Ты совращаешь нас с пути, начертанного правителями Руси. Мы идём добиваться мира и справедливости. Вся наша держава требует того. У нас представители от всех земель Руси. — И князь крикнул воинам: — Эй, рынды, уберите его!
Но поднял руку владыка Филарет.
— Подожди, княже, судить воителя. Он душою болеет за смолян, потому и говорит правду.
— Но он же с неслыханным делом набивается!
— Не совсем так. От нас ждут помощи восемьдесят тысяч россиян, и они получили бы её, если бы не бездарный князь Димитрий Шуйский!
— То так, — согласился Голицын.
— Потому и отпусти ратника, пусть добирается до Смоленска и скажет, что помощь смолянам будет, и скоро. — И Филарет сказал Нефёду: — Так и передай Шеину: мы заставим поляков пойти на перемирие, и будет смолянам скоро освобождение от ворогов.
— Пусть твои молитвы дойдут до Бога, владыка. Одно скажу: смоляне не простят отчизне, что она бросила их, как нерадивая мать. — И Нефёд, сделав лёгкий поклон Филарету, ушёл искать Петра и Прохора.
Вскоре трое отважных лазутчиков покинули стан посольства и ушли на запад, к Смоленску. Они пробирались в стороне от Московской дороги, на которой нет-нет да и показывались конные отряды поляков, следующие то к Смоленску, то к Дорогобужу.
Вражеского стана лазутчики достигли через сутки, засветло. Спрятались в ольшанике на кромке оврага и наблюдали за лагерем, где было большое движение. Дальнозоркий Прохор сказал:
— Ляхи встречают короля. Сегодня нам к главным воротам не пройти. Слышишь, Нефёд, пошли в верховья Днепра.
— Как раз нам бы в село Богородское на повечерие попасть, — улыбаясь, произнёс Пётр.
— Молчал бы. Только девки и на уме, — проворчал Нефёд. — К Митину идём, там и переберёмся на левый берег.
До Митина лазутчики добрались без помех. А как за версту от деревни спустились к наплавному неширокому мосточку, так и замерли от неожиданности: мосток охранял польский караул, и один из воинов стоял на правом берегу, другой — на левом. В сумерках караульных было хорошо видно из лощинки, где затаились лазутчики. Нефёд решил: надо ждать глухой полночи. В полночь караульный на правом берегу присел на бревно у мостка и, похоже, задремал.
— Я пошёл, — сказал Нефёд, — сниму ляха.
Он по-охотничьи бесшумно заскользил по траве. Пётр и Прохор подползали за ним следом. И вот уже Нефёд рядом с караульным. Он подобрался со спины, взмахнул руками, и сыромятная удавка сдавила шею. Нефёд резко затянул её, и караульный обмяк. Сдери у и с шеи ремень, Нефёд снял с поляка чёрную накидку, пояс с саблей, опоясался, укрыл накидкой плечи и по-кошачьи двинулся к левому берегу. Мосток не скрипнул, когда Нефёд добрался до второго караульного. Там всё случилось так же, как и на правом берегу. Голосом выпи Нефёд дал знать Петру и Прохору, и они заспешили через мосток, прошли мимо мёртвых воинов и догнали Нефёда.
Через вражеский стан, который безмолвствовал — не видно было даже караульных, побратимы проскочили благополучно. Укрывшись двумя чёрными накидками, обнявшись и пошатываясь, словно во хмелю, они миновали позиции поляков, вышли на открытое место перед крепостью и добрались до Богородских крепостных ворот. Нефёд постучал, как было условлено со всеми стражами ворот. Ему открыли малый лаз, какие были во всех воротах. Наконец-то лазутчики оказались в крепости. Теперь Нефёду надо было найти Шеина или Горчакова и доложить о том, что к Смоленску приближается «великое посольство».
В воеводском приказе Нефёд нашёл князя Горчакова. Матвей был в Смоленске без семьи и потому не чурался ночного бдения. Появлению Нефёда он обрадовался.
— Заждались мы тебя, Нефёд, ну поведай, с чем пришли.
— Всякого много. А главное — одно, батюшка-князь. Идёт не московское войско к нам на помощь, а пятитысячное посольство к полякам. Ведут его князь Голицын да митрополит Филарет.
— Шутишь ты, Нефёд! Такого посольства отроду на Руси не бывало. Да нам бы пять тысяч, так мы бы поляков погнали!
— Вот тебе крест, батюшка! И назвали его «великим». Одних послов и посланников за тысячу, а там боевые холопы, слуги — тьма. И довелось мне встретиться перед Дорогобужем с главами посольства, князем Василием Голицыным и митрополитом Филаретом.
— Не устрашат они таким посольством Сигизмунда. Силой, только силой его можно прогнать. А у нас ядер нет, зарядов для мушкетов, зелья совсем мало осталось. Ратники от голода с ног валятся! — с болью в голосе говорил князь Горчаков.
Наутро, когда Михаил Шеин услышал от князя Горчакова о «великом посольстве», он впервые в жизни матерно выругался. Он стучал кулаком по столу и кричал:
— Нет власти на Руси! Головотяпы стоят у неё! Пустые головы! Чинят зло державе в угоду Сигизмунду!
Встав из-за стола, Шеин долго молча ходил по покою, потом остановился против Горчакова.
— Вот что, княже Матвей. Мы должны тотчас, как придёт посольство, всё узнать о его цели. Иначе нам будет худо!
Михаил Шеин и Матвей Горчаков были к этому времени в неведении о том, что всего полторы недели назад случился в Москве сговор между гетманом Станиславом Жолкевским и семью правителями-боярами. В стане Жолкевского под Москвой был подписан договор о призвании польского королевича Владислава на русский престол. В договоре было обусловлено освобождение всех русских городов, занятых поляками, отпуск всех русских пленных, отступление польских войск от Смоленска на свою землю. В то же время спустя какой-то месяц предатели-бояре тайком от народа двадцать первого сентября впустили в столицу польские войска.