Воевода
Шрифт:
Если у кого из них до того и были сомнения, истинный ли государь их ведёт на Москву, то теперь всякие сомнения исчезли.
— Виват Димитрий! Виват Марина! — кричали они.
И такова, видать, была гипнотическая сила этой маленькой хрупкой женщины с большими чёрными глазами, что и «царик» внезапно ощутил себя подлинным Димитрием.
— Выкатить на поле бочки с водкой! — зычно выкрикнул он. — Всех угощаю! Пейте кто сколько может за здоровье нашей обожаемой царицы!
— Вот это по-царски! — возопили воины, уже без команды дробя ряды и кидаясь толпой навстречу выкатываемым бочкам.
Гулянье шло весь день, и даже глухая сентябрьская ночь не остановила буйного веселья. У винных бочек разожгли костры, языки пламени вырывали из темноты причудливые смешения тел опьяневших польских и русских солдат. На пламя костров, как ночные бабочки, слетались неведомо откуда гулящие девки. Те из солдат, что ещё были способны передвигаться, подходили к бочке, опрокидывали чарку и возвращались в круг, где под бубны и свистульки вытанцовывали незамысловатые танцы с девицами.
Буссов ходил по лагерю, брезгливо переступая длинными ногами в тяжёлых сапогах тела опьяневших в ожидании Заруцкого, который ещё гулял в царских палатах. Порой Конрад останавливался у одной из бочек, принимал предлагаемую бражником чарку, выпив, с отвращением вздрагивал и шёл дальше. Веселья он не испытывал: напротив, с каждой чаркой он проникался всё большим отвращением к полякам. «И они ещё смеют называть себя рыцарями, — бормотал он. — Если и был в войске самозванца истинный рыцарь, так это русский Иван Болотников. А это... Мразь, гнилье! Прожорливые твари! Похваляются своей республикой, что никому не подчиняются, что они свободны! Нет, свобода, если нет твёрдой власти, и порождает разбойников. Оттого что всё дозволено, вся муть и всплыла вверх! Сначала эти пожиратели падали разграбили собственную Польшу, а теперь взялись за Россию. Эдак и от моего поместья скоро ничего не останется: всё вытопчут, пожгут, испоганят. Не зря у них любимое ругательство — «пёсья кровь»! Воистину собаки!»
Размышления Буссова о последствиях польской демократии прервались из-за шума, возникшего на вершине холма, где находилась царская резиденция. Он направился туда, чтобы узнать причину волнения. Мимо него пронеслась кавалькада рыцарей: это Ян Сапега возвращался в свою ставку, за Москву-реку. Хохочущий стражник рассказал Буссову, что Сапега, выходя из царских хором, был настолько пьян, что свалился с лошади, когда на прощанье решил расцеловаться с Рожинским, с которым в знак дружбы они обменялись саблями. Поскольку Сапега был в доспехах, то при падении произвёл изрядный грохот, что и привело к панике.
Впрочем, польский богатырь тут же, хохоча во всё горло, как ни в чём не бывало вскочил на своего коня и, выпив «серебряную» чашу, пришпорил его что было силы.
Поняв, что торжественный приём завершён, Конрад вернулся к палатке Заруцкого.
— A-а, немец! — пьяно приветствовал он Конрада, пытаясь из сулейки налить в чашу романею. — Пить будешь?
— Нет, нет, я уже! — замахал руками Буссов, устало плюхаясь на скамью.
— За здравие царицы! Нельзя отказываться! — проревел Иван Мартынович, тупо глядя, как струйка вина упорно течёт мимо чаши.
— Ну, давай! — махнул рукой немец.
Он начал сбивчиво пересказывать свои мысли относительно морали польских завоевателей.
— Точно, супостаты! — согласился Иван Мартынович, наконец попав в цель. — Думаешь, я не понимаю? Понимаю. Как только до Кремля доберутся, сразу «царика» под задницу, а то и просто башку снесут. Только и им не усидеть. Русским силком чужую власть не навязать... Пей!
— За нашу прекрасную царицу! — с пафосом, хоть и не очень твёрдо выговаривая слова, провозгласил Конрад.
Заруцкий выронил сулейку и, ткнувшись бритой головой с единственной длинной прядью волос на затылке в столешницу, неожиданно зарыдал навзрыд.
— Иван Мартынович! Да что с тобой? — воскликнул, протрезвев, Буссов.
— Жалко мне её! Когда этот... её в спальню за руку поволок, у неё такие глаза были умоляющие, что у меня в душе всё перевернулось! Продали голубку! Такая маленькая, ведь пальцем невзначай раздавить можно. А как глянет! Ох, и чего она ко мне, эта паненка, прицепилась? Ведь были бабы — во! Красоты неписаной — одной рукой не обхватишь. Так нет, ночь прошла — и забыл. А эта всю душу разбередила...
Наутро, проснувшись, оба приятеля ощущали тупую головную боль, поглядывали друг на друга подозрительно, мучительно вспоминая, о чём болтали накануне. Заруцкий с хмурым видом одевался, чтобы идти во дворец. Исчез и гнев Буссова по поводу аморального поведения жолнеров. Он повстречал ещё одного знакомца — Юрия Беззубцева. Во время сдачи Тулы он перешёл на сторону Шуйского и был послан командовать сотней стрельцов. Здесь он снова изменил и оказался в банде польского полковника Александра Лисовского [83] . Он пристал к самозванцу ещё в Орле, но не пошёл с ним к Москве, а грабил рязанские земли. Захватил Зарайск, Пронск, штурмом взял Коломну. Его обозы отяжелели от награбленного. Но тут фортуна отвернулась от Лисовского — он напоролся на войско опытного воина, князя Ивана Куракина. Потеряв много своих солдат, Лисовский пришёл в Тушино.
83
...полковник Александр Лисовский (?—1611) — предводитель польских отрядов, действовавших в России в период Смуты; участвовал в осаде Троице-Сергиева монастыря.
Теперь, по словам Беззубцева, Лисовский собирался с Сапегой идти к Троице-Сергиеву монастырю. Когда сотник начал рассказывать о том, какие там богатства ждут победителей, глаза старого ландскнехта разгорелись, и он решил вступить в отряд Лисовского. Ещё вчера упрекавший поляков за разбой, Буссов тут же нашёл себе оправдание. Самозванец явно не спешил брать Москву штурмом, ожидая, когда сами москвичи свергнут Шуйского. А он за это время может значительно пополнить семейную казну, чтобы его первенец, вернувшись из Сибири, был человеком достаточно обеспеченным. Так, не заезжая в Калугу, искатель приключений отправился на север от Москвы.
«Солон как самую счастливую республику понимал ту, в которой равно и одинаково боятся закона, как и тирана».
Из дневника Станислава Немоевского.
«На Троицу пошли:
Два корнета Козаков по сту в каждом,
Хоругвь козацкая, полк Бунавского 100 конных.
Сотня пехоты голубой (одежды),
120 конных пятигорских Дзавалтовского,
Пана Мирского 100 конных,
Пана Колецкого 150 конных.
Две хоругви пехоты по 250 (красной).
Полк гусаров под двумя хоругвиями 250 конных,
Пятигорцев 200 конных,
Козаков под двумя хоругвиями 250 конных,
Лисовский с московитянами 6000,