Воевода
Шрифт:
— Слушаю, отче.
— Собирайся. Нам тотчас надо быть в Москве.
Затворника Иринарха и его ученика увидел в Успенском соборе, где монахи горячо молились, сын боярский Симеон. Он поспешил к царю с известием о появлении знаменитого святого. Было это в день венчания государя, и тот увидел в появлении в Москве известного своей святостью человека доброе предзнаменование, поэтому велел тотчас позвать его в Благовещенский собор.
Но не с доброй вестью прибыл Иринарх. Глядя пристально в очи государя, будто проникая в его душу, старец рассказал о своём вещем сне:
— Открыл ми Бог грешному старцу, что видел есмь град Москву плененну от Литвы и всё российское
Шуйский поспешил выдворить святого старца из Москвы, чтобы не рождать новых слухов. Он ещё осенью, когда стоял под Тулой, узнал, что объявился-таки в Стародубе некто, назвавший себя Димитрием, с немногочисленным казацким войском. Однако стоило Туле пасть, как самозванец, отряды которого уже были в Белёве, исчез, будто сквозь землю провалился.
Но пророческим оказалось видение преподобного Иринарха: опасность из Литвы пришла гораздо скорее, чем можно было ожидать. В те же дни, когда Иринарх побывал со своим предостережением у государя, в районе Орла появилось многотысячное войско польских гусар под командованием магната Романа Рожинского. Ещё летом Сигизмунду удалось наконец разбить наголову рокошан, и тысячи шляхтичей как с одной, так и с другой стороны остались без дела. Прослышав, что ожил царь Димитрий, они единодушно двинулись к нему на помощь с одной-единственной целью — пограбить и повеселиться от души в русских землях. Роману Рожинскому удалось сплотить самый многочисленный отряд — более четырёх тысяч человек. Сказывался его авторитет крупнейшего в Речи Посполитой помещика. Однако к моменту вступления в Россию он умудрился заложить все свои имения и, естественно, крайне нуждался в деньгах. «Дело дошло до того, — сетовал он по дороге другому магнату, Адаму Вишневецкому, — что моя супруга, пока я здесь, вынуждена надевать мужское платье, садиться на коня и грабить соседей!»
Димитрия они нашли в Орле. Адам Вишневецкий удивлённо разинул рот при виде ожившего государя. Ему ли не знать Димитрия, если он самолично представлял его королю! Но обличать он не собирался. Ему, как и всем полякам, было всё едино, кто скрывается под именем Димитрия. Самозванец поначалу вёл себя величественно, разговаривал с ними только через переводчика и дал понять, что в услугах новоявленных спасителей не нуждается. Но он плохо знал характер Рожинского. Того нисколько не смутило нежелание «государя» иметь дело с ним. Он собрал всех польских воинов на коло [80] , где сместил прежнего гетмана Мезовецкого, бывшего с самозванцем с самого начала, и поставил перед Димитрием ультиматум, что все поляки покинут его, если он не признает главнокомандующим его, Рожинского. Самозванец, не дав ответа, ускакал в свой дом, где страшно напился. Однако наутро Адам Вишневецкий уговорил его выехать на коло и извиниться перед поляками. Поляки приняли извинения и согласились остаться, называя с этого момента самозванца лишь презрительно: «царик».
80
Собрание.
Но об этом Шуйский узнал значительно позже, весной, когда по просохшим дорогам войско самозванца, основным ядром которого были поляки, двинулось к Москве. А пока бояре по повелению государя вели с вновь приглашёнными польскими послами — паном Витовским и князем Друцким-Соколинским — неспешную игру в кошки-мышки. Поляки требовали встречи с прежними польскими послами — Олешницким
Польских послов нервировало нежданное появление в Москве шведского посланника Петра Петрея де Эрлезунда. Был швед велеречив и весьма пронырлив. Уж очень ему хотелось знать исход переговоров русского правительства с польским. Сам он прибыл от своего короля Карла IX с предложением бескорыстной помощи войском для отражения интриг самозванца. Король уже второй раз делал это предложение, но дума очень вежливо и с великой благодарностью его отклоняла, хорошо понимая, что пустить шведов в свои северные земли — значит наверняка их лишиться. Кроме того, военный союз со Швецией означал полный разрыв, а значит, войну с Польшей. Послу Шуйского, Волконскому, в Кракове дали ясно понять, что, коль не найдёт общего языка с королём, в России будут продолжать появляться самозванцы «Митряшки и Петрушки».
Петрей легко понял дипломатическую игру русских, но с отъездом не спешил, ожидая дальнейшего поворота событий. Они последовали незамедлительно.
«Явление лета 7117. Повелением царя и великаго князя Василья Ивановича Шуйского в 115 году поставлены хоромы и сени новые на место царя и великаго князя Феодора Ивановича всеа Русин, и у тех хором надломились сени, а мост, и брёвна, и брусье были новые и толстые. И все люди пришли во удивление о таком чюдесы».
Пискарёвский летописец.
Конрад Буссов после поражения Болотникова находился в крайнем унынии и из поместья своего под Калугою глаз не показывал. Калуга, охраняемая ландскнехтами во главе с шотландцем Альбертом Дантоном, бывшим при Димитрии командиром одного из отрядов телохранителей, была верна прежнему государю. Периодические набеги отрядов Шуйского калужане отбивали легко, веря в скорый приход Димитрия Ивановича. Здесь с жадностью ловили каждое новое известие с юга.
«Государь», исчезнув со своим войском прошлой осенью из Белёва неведомо куда, с новым походом не спешил, зато был щедр на письма, которые рассылал по городам. В них он убеждал народ как можно быстрее отстать от вора и изменника Шуйского и покориться своему законному государю. С не меньшим гневом, чем о Шуйском, он отзывался и о появлявшихся то тут, то там многочисленных царевичах: «За наши грехи в Московском государстве объявилось еретичество великое: вражьим советом, злокозненным умыслом, многие называются царевичами московскими, природными царскими семенами!» Димитрий Иванович повелевал хватать этих негодяев, бить кнутом и сажать в тюрьму до его царёва указа.
Были в его письмах и угрозы боярам. Там, где владельцы поместий отказываются признать его власть, писал «государь», «подданные крестьяне могут овладевать имуществом их; земли, дома их делаются крестьянскими животами, их жён и дочерей крестьяне могут взять себе в жёны или в услужение».
В начале мая он наконец двинулся в новый поход из Орла в Москву. Проезжавшие через Калугу люди говорили, что государь ведёт несметное войско — многие тысячи запорожских и донских казаков, верных ему служилых людей из Путивля, Стародуба и иных городов, а главное — польских жолнеров, одетых для русского глаза необычно.