Воевода
Шрифт:
Тринадцатого октября с самого утра со стороны стана Сапеги раздалась дикая какофония — гетман приглашал на пир всё своё войско по случаю предстоящего штурма. Буссов вместе с Беззубцевым расположились за столом недалеко от Сапеги и могли слышать каждое его слово.
— Сегодня вы возьмёте Троицу! — кричал Сапега, поднимая чашу с вином. — Я пью, чтобы это свершилось малой кровью с нашей стороны! Мы беспощадно разнесём в прах этот каменный гроб, где свило своё гнездо седовласое воронье. Они навсегда прекратят пакостить нам, не будут больше, как звери из лесов, перехватывать наших гонцов, чтоб предать их мучительной смерти, перестанут смущать города, чтоб те верно служили проклятому «шубнику». Пустим же, братья, по воздуху все их жилища!
Воины ответили восторженным рёвом, а Сапега, снова наполнив грудь воздухом, продолжал выкрикивать рубленые фразы:
— Возьмём Троицу, и у нас останется один путь — на Москву! Наш государь явно засиделся в Тушине, с одним Рожинским, без нас, ему долго ещё сидеть! Польские воины уже покрыли себя неувядаемой славой, ваша храбрость превосходит мужество древних римлян. Три года назад мы, поляки, под именем сына царя Иоанна Грозного посадили на русский престол безвестного бродягу. Теперь в другой раз даём русским нового царя и уже завоевали для него половину государства: он также будет называться Димитрием. Пусть они лопнут с досады: оружием и силой мы сделаем что хотим!
— Виват нашему гетману! За Речь Посполитую! — скандировали, вскочив с мест, солдаты, размахивая саблями и паля в воздух.
Шумный пир продолжался несколько часов. Когда наконец гетман дал команду к штурму, наступили сумерки. Весьма погрузневшие всадники тяжело взбирались на своих коней. Вперёд выкатили рубленые тарасы [84] на колёсах, укрывавшие стрелков с пищалями в руках. Следом шли пехотинцы, они тащили лестницы для приступа. А далее с развевающимися знамёнами летели всадники. Знамён было так много, что находившимся на стенах осаждённым в потёмках почудилось, будто на них движется лес.
84
Щиты.
Однако растерянность быстро прошла, все заняли свои места, и, как только «сапежинцы» приблизились на достаточно близкое расстояние, осаждённые открыли прицельный огонь из пушек и пищалей. Тарасы на колёсах не помогали — всё больше и больше тел оставалось лежать на негостеприимной для поляков земле. Уцелевшие быстро протрезвели и бросились бежать. Защитники вышли из-за стен и собрали брошенные тарасы и лестницы, чтобы использовать их как дрова.
Семь дней длился штурм. Сапега терял всё больше людей, а русские не только не устрашались грозных атак, но и сами непрестанно делали дерзкие вылазки, порой подходя вплотную к турам. Во время одной из таких вылазок попал в плен и был доставлен в монастырь ротмистр Брушевский. Под пыткой он показал, что ещё до штурма поляки начали вести тайный подкоп под одну из башен, но под какую именно, он так и не сказал.
Наконец повезло: в крепость притащили раненого рязанца Дедилова. Истекающего кровью, его повели по крепостной стене, пока он не указал на Пятницкую башню.
Двум крестьянам из Клементьевской слободы, одного звали Никон Шилов, другой остался в истории только под прозвищем Слота, удалось обнаружить устье подкопа, и они спустились туда. Их заметили поляки и попытались схватить. Но мужественные русские, забаррикадировав вход, подожгли сложенный в подкопе порох и взорвались вместе с ним.
В один из тех дней, когда поляки и русские попеременно атаковали друг друга, воеводы, пользуясь ночной мглой, перед рассветом совершили вылазку до Клементьевского пруда, где дали бой ротам из табора Сапеги. На помощь ему из Терентьевской рощи примчался, «засвистав как змей», Александр Лисовский со «своими аспидами». Он потеснил монастырских ратников к Пивному двору. Однако весь полк Лисовского остановил один человек. Это был податный крестьянин из села Молокова по прозвищу Суета. Великан, обладающий неимоверной силой, он, выхватив у одного из всадников Лисовского бердыш, бросился вперёд со словами: «Пусть я умру сегодня, но буду всеми прославлен», — и, будто косой, начал сечь поляков направо и налево. В полку Лисовского образовалась широкая просека. Отступившие было защитники вернулись и начали стрелять по атакующим из-за надолбов. После того как сам Александр Лисовский, оглушённый (он был ранен в щёку), упал с коня, поляки ретировались. Но тут же в бой вступили новые роты гусар Горского, Тышкевича и Сумы. Переломав копья и сабли, противники резали друг друга ножами. Погибло много храбрых воинов, в том числе и богатырь Суета.
И всё же поляки вынуждены были отступить. Как потом рассказывали перебежчики, многие из них в этот день якобы видели двух старцев, мечущих в них камни и одним броском многих поражавших. Осаждённые не сомневались, что в этот трудный час им помогли одержать победу великие чудотворцы Сергий и Никон.
Пыл штурмующих угас, началась длительная блокада. Голод, мор и болезни косили ряды осаждённых, но они по-прежнему стояли стойко.
Ранение добавило лишний шрам на лице Лисовского, но не уняло его неуёмный нрав. В лагерь поляков приходили известия, что один за другим русские города целуют крест самозванцу. Отпали от Шуйского Великие Луки, Псков, Ивангород, Орешек, где воеводствовал Михайло Глебович Салтыков. За ними покорились Тверь, Торжок, Кашин... Лисовский не мог переносить унылого сидения в блокаде, когда такие жирные куски уплывали из рук. Оставив под началом Сапеги основную часть своего войска, он с бандой близких ему «аспидов», с которыми ещё разбойничал в Польше, ринулся на север, дабы расширить владения «царика» и обеспечить тридцатитысячное войско, стоящее под монастырём, продовольствием и фуражом.
Без сопротивления, только при одном виде вооружённых поляков, покорно пошли под руку «Димитрия Ивановича» Переяславль-Залесский, Суздаль, Ярославль, Владимир, Кострома. Именем государя грабились лавки именитых гостей. Часть награбленного шла ко двору в Тушино, но достаточно оседало в обозах шляхтичей и казаков.
Особенно бесчинствовали ляхи в деревнях, где практически никто им не мог оказать сопротивления. Они заставляли крестьян молоть хлеб, печь его, варить пиво, а затем, отняв лошадей, отправляли съестное в табор. Однако мало того, что забирали всё, что сами могли увезти, они уничтожали для потехи и всё остальное: резали скот и бросали мясо в воду, рассыпали хлеб и топтали его лошадьми. Нещадно пытали огнём и железом хозяев, чтобы найти деньги, забирали рухлядь, насиловали их жён и дочерей. Не церемонились они и с православными святынями — обдирали оклады с икон, брали чаши и утварь, клали на дискосы мясо, загоняли скот в г церкви, кормили собак в алтарях, из царских дверей и больших местных икон устраивали себе кровати, где творили блуд с поселянками, играли на образах в карты и шашки, из священнических облачений шили себе исподние платья и, как говорит современник, «теми тканями, которые были на плечах иереев Божиих, покрывали себе задние части тела».
Ландскнехт Конрад Буссов, который, направляясь в Ростов вместе с Беззубцевым, проезжал через эти ограбленные деревни, с ужасом записал: «Камень бы заплакал о бедствиях земли Московской...»
Жители Ростова в эти страшные для русских людей дни, несмотря на то что все города в округе сдались самозванцу, продолжали упорствовать, не желая открыть ворота неприятелю. Верность Москве поддерживал в ростовчанах митрополит Филарет, хотя ему самому любить Шуйского было не за что. О том, что царь Василий лишил Филарета патриаршего трона, был наслышан и самозванец, славший к нему прельстительные письма, в которых называл Филарета «дядей». Фёдор Романов, ныне Филарет, действительно был родным племянником Анастасии, первой жены Ивана Грозного, однако признавать в самозванце своего двоюродного брата не собирался.
Тогда «царик» направил письмо Сапеге с требованием во что бы то ни стало «достать» упрямого родственника. Гетман поручил это деликатное задание Юрию Беззубцеву, остававшемуся за старшего во время набегов Лисовского.
— Ты — русский, тебе сподручнее поехать за священником. Дело тайное, много людей с собой не бери, только самых верных.
Беззубцев вызвал для совета Буссова.
— Ты знаешь Филарета в лицо? — задал он неожиданный вопрос.
— Ещё бы мне не знать! — рассмеялся Конрад. — Я был в роте Маржерета, когда по приказу Годунова мы арестовали братьев Романовых. А потом Димитрий Иванович вернул его из монастыря и повелел назначить митрополитом Ростовским. Так что снова виделись при дворе государя.