Воевода
Шрифт:
Буссов испытующе взглянул в бесстрастное лицо капитана, но прочесть его тайные мысли так и не смог. Маржере, естественно, сказал старому приятелю не всю правду. При первом же удобном случае, когда его рота охраняла старый дворец, где когда-то жил Борис Годунов, затем Шуйский, а теперь размещался Гонсевский, он глубокой ночью пробрался в тот зал, где находилась печь с изразцами, и через потайную дверь проник в подземелье. Потом он побывал там не раз, унося каждый раз в кошельке драгоценные каменья, ловко споротые с царских одеяний так, чтобы никто ничего не замечал. За несколько месяцев он собрал вполне приличную коллекцию, храня её в серебряной пороховнице, которую постоянно носил с собой. Он и сейчас ощущал её приятную тяжесть на правом боку.
Чтобы отвлечь не в меру любопытного немца, Маржере вернулся к началу разговора:
— Так что же привело тебя в Москву?
Толстый немец горестно поднял очи горе:
— Мой сын, мой любимый сын Конрад! Когда Шуйский взял Тулу, он отправил его в числе пятидесяти пленных немцев в Сибирь. Вот уже долгих пять лет он терпит нестерпимую стужу и голод!
— А ты уверен, что он жив до сих пор?
— Ему удалось переправить весточку с купцом, который привёз меха на продажу для королевского двора под Смоленск! Я хочу обратиться к пану Гонсевскому, может, он прикажет, чтобы вернули ссыльных!
Маржере с сомнением посмотрел на приятеля:
— Думаю, что Гонсевский откажет тебе. Московские бояре наверняка воспротивятся.
— Почему?
— Твой сын воевал против Москвы!
— Но ведь многих простили. Я-то уж знаю точно! Гонец, которого я сопровождал, привёз кучу королевских указов. Дьяку Афанасию Власьеву возвращён дом в Москве. Иван Хворостинин, «любимчик» императора, получил назад свои поместья. Даже инокиня Марфа не забыта. Она пожаловалась королю, что Шуйский её начисто разорил, и его королевское величество повелеть изволил, чтобы её содержали в монастыре по чину.
— Ты называешь слуг императора Димитрия, а твой сын был в стане Болотникова!
— Но и у тебя в роте наверняка есть солдаты из Тушинского лагеря.
— Знаешь русскую пословицу: не пойман — не вор!
— Я думаю, что Москве пригодились бы сейчас пятьдесят опытных воинов.
— Вот этот довод, пожалуй, самый убедительный. Знаешь, что я тебе посоветую? Сейчас самый влиятельный человек в думе — ставленник короля Фёдор Андронов. Он бояр отстранил от власти и делает всё, что захочет. Вот если его уговорить...
— Где мне его найти?
— Давай устраивайся в мою роту, а затем я представлю тебя как своего пехотинца. Идёт? Только имей в виду: этот дьяк — лихой мздоимец.
— Что же я могу ему предложить? — смешался Конрад. — Ведь мои ничтожные накопления остались там, под Смоленском, у моего зятя.
— Не знаю, не знаю, что ты сможешь предложить. Только учти: даром он ничего делать не будет!
...Гонсевский поздно по ночам принимал своих лазутчиков, которые днями рыскали по Москве, подслушивая и вынюхивая. В нём росла уверенность, что чья-то опытная рука ведёт москвичей к восстанию. Неожиданно обнаружилось, что исчезли только что отлитые пушки и пищали с Пушечного двора, да и сами пушкари попрятались неведомо куда. Прибавилось в Москве иногородних: кто вёз дрова, кто хлеб, кто ехал на предстоящий праздник Пасхи. Настроение москвичей к оккупантам становилось всё более враждебным.
То тут, то там беспрерывно возникали стычки между москвичами и поляками. Буссов, патрулировавший в наряде с другими пехотинцами на рынке, услышал, как бойкий парень в треухе и драном тулупе заорал, увидев пехотинцев, покупавших мясо:
— Эй, вы, хари! Недолго вам тут бродить! Скоро собаки потащат вас за хохлы, если добром не выйдете из нашего города!
Польский солдат старался остаться невозмутимым.
— Смейтесь себе сколько хотите, ругайтесь: мы перетерпим и первыми не прольём кровь! А вот если вы попробуете что-нибудь затеять, тогда посмотрите, как мы вас заставим каяться!
— Ох, испужал! — насмешливо бросил парень, однако отстал при виде подошедших немецких солдат в латах и с алебардами в руках.
Оставив поляков в покое, мужики, ещё продолжая ругаться, разошлись с площади. Но всем было ясно, что это затишье ненадолго.
Буссов, наблюдавший за происходившими стычками с тревогой, решил, что надо убираться из Москвы при первом удобном случае. Однако так просто теперь, после разговора с Андроновым, не уехать.
...Дьяк пожелал повстречаться с немцем не в разрядной избе, а у себя дома, точнее, в доме, который дьяк отнял у протопопа Терентия. Как потом понял Конрад, у него были причины избегать лишних ушей.
Буссов в сопровождении Маржере вошёл в зал, где у жарко натопленной печи за длинным узким столом дьяк рассматривал старинные фолианты. Маржере сразу узнал их и после обычного приветствия полюбопытствовал:
— Эти книги, кажется, из библиотеки покойного Димитрия?
Дьяк внимательно посмотрел на бравого капитана:
— Ты, мне сказывали, был его телохранителем?
— Да, начальником личной охраны.
— И, говорят, вовремя заболел?
Маржере почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Он гордо выпрямил грудь, внушительно положив левую руку на рукоять шпаги.
— Буде, буде! — усмехнулся Андронов. — Я о тебе у Гонсевского спросил, когда ты ко мне в гости начал набиваться! Что поделаешь, все мы грешны... Вот и мы с твоим дружком скольким хозяевам служили, одним и тем же, только в разное время... Он начинал служить ещё Борису, и меня государь пригрел. Тогда-то я эти книги в первый раз узрел. Старые. Ещё до Рождества Христова писаны. В Древней Греции. Годунов мечтал, чтоб их на русский язык перевели. Да не успел.
— Их Димитрий в подземном хранилище таил, — сказал уже успокоившийся Маржере.
— Не место им там. От сырости истлеть могут, — ответил дьяк. — Я приказал в Благовещенский собор перенести. Там сохраннее!
Потом он обратился к Буссову:
— Знаю, с какой просьбой ко мне пожаловал. Мне о тебе Якоб уже всё сказал. Ты хочешь, чтоб твой сын вернулся из Сибири. Трудно это сделать... Бояре будут против.
— Его вина в том, что он воевал против Шуйского. Но ведь в Тушинском лагере был и Михайла Салтыков и Фёдор Шереметев, которые нынче заседают в думе!