Воевода
Шрифт:
— Вилли!
— Когда приготовишь отвар, позовёшь ко мне Конрада Буссова. И оставишь нас одних. Понял?
...Располневший на царских харчах вояка ввалился без стука, увидел сбитую постель и с сочувствием проговорил:
— Мой бедный старый боевой друг! Могу ли я чем-то облегчить твои страдания? Мой зять, известный тебе патер Мартин Бер, знает секрет какого-то волшебного бальзама. Хочешь, я приглашу его к тебе?
— Вряд ли какой-нибудь бальзам мне поможет! — покачал головой Маржере. — Меня отравляет тревога за его величество, уж очень он беспечен.
— Ты прав, Якоб, — согласился Конрад, называя Маржере на немецкий лад.
Он сел поудобнее в кресле и, широко расставив ноги в огромных сапогах, опёрся руками на эфес палаша.
— Наш император по молодости легковерен, тебе приходится нелегко, чтобы обеспечить его безопасность, — разглагольствовал лифляндец. — А всё почему? Назначил командирами рот этих юнцов — Кнаустона и Лантона. Нет чтобы рекомендовать меня! Ты же знаешь, я предан как пёс!
— Да, да, — притворно согласился Маржере, знавший историю жизни Буссова, столь богатую предательствами. — Но что я мог поделать? Ведь ты сам сказал, что государь молод, он и приближает к себе тех, кто помоложе. Впрочем, если бы тебе представился случай доказать ему свою преданность, он наверняка приблизил бы тебя. Наш государь умеет быть благодарным.
— О, конечно! Вон как он озолотил Мнишека! А за что? Ведь тот бросил его после первого сражения! Но где найти тот случай? — лифляндец с надеждой взглянул на Маржере.
Тот с удовлетворением убедился, что Буссов готов заглотнуть наживку, и продолжал слабым голосом человека, прикованного к смертному одру:
— Ты видишь, я не могу подняться. Поэтому не могу сообщить государю важную весть...
— Что за весть? — подался вперёд Буссов.
Маржере медлил, как бы колебался.
— Давай я передам, ну, говори же! — теребил его с загоревшимися глазами ландскнехт.
— У меня есть достоверные сведения, что сегодня ночью на дворец нападут заговорщики. Государь должен быть готов к отпору.
— Я расскажу ему обо всём, как только наша рота заступит на дежурство. И буду как лев биться с изменниками! — вдохновился Буссов, вскакивая. — Так я пойду, надо надеть кольчугу под платье. Бережёного Бог бережёт, как любит говорить мой зять...
— Иди, и да благословит тебя Господь! — слабым голосом напутствовал его больной, донельзя довольный проделанным манёвром.
Буссов вроде бы почувствовал угрызение совести, во всяком случае вернулся от порога.
— Я скажу государю, что это известие исходит от тебя.
— Ни в коем случае! — вскричал Маржере так испуганно, что вновь породил подозрение в голове лифляндца.
— Почему? Это будет не по-рыцарски с моей стороны...
— Я и так уже обласкан государем, — печально сказал Жак, снова входя в роль больного. — Да и не знаю, смогу ли и дальше удерживать в руках шпагу. А ты, мой друг, по досадной случайности оказался в стороне от милости монарха. Так лови удачу за хвост. А мне достаточно от тебя бочонка рейнского, если, конечно, поправлюсь.
Он снова упал на подушки и махнул рукой Буссову:
— Скажи моему Вилли, что мне пора пить отвар, прописанный царским лекарем.
Хитрость Маржере удалась. Когда Димитрий к вечеру направился было в покои царицы, Конрад вырос на его пути, застыв в почтительном поклоне.
— Что тебе, немец? — ласково спросил Димитрий.
— Государь, тебе грозит сегодня опасность, — сказал Конрад.
— Откуда знаешь? Смотри на меня! — вскричал царь, хватая лифляндца за поручень алебарды.
Буссов поднял голову, прямо глядя честными, преданными глазами:
— Наши гвардейцы слышали разговоры по Москве, что сегодня заговорщики собираются напасть на дворец.
— Какие заговорщики?
— Точно не знаю. Наверное, кто-то из князей со своим отрядом.
Димитрий обернулся к шедшему следом Басманову:
— Слышишь?
— Я давно говорю, государь, что есть против тебя заговор. Я б схватил этих Шуйских — и на дыбу. Живо всё выведаю!
— Шуйских не трогай. Не пойман — не вор. Вон Дмитрий как мне скамеечку подносил и ноги гладил. Эти на всю жизнь напуганы. Что сейчас делать будем?
— Надо поднять стрельцов!
— Ты их до утра собирать будешь, не соберёшь: по печкам с бабами лежат. А потом, если тревога ложная, сраму не оберёшься. Шли гонца в казармы, пусть все алебардщики и драбанты являются сюда. А я напишу записку князю Вишневецкому, чтоб подослал своих гусар и пехоту Доморацкого.
Вскоре дворец был оцеплен тройной охраной алебардщиков, появившиеся в Кремле гусары открыли отчаянную стрельбу в воздух.
Заговорщики так и не появились, хотя на тёмных улицах Москвы то там, то сям лазутчики Басманова углядели какое-то движение людей. Схватили с оружием, однако, лишь одного. Боярин Татев, взявшийся за расследование, скорбно доложил царю поутру:
— Умер на дыбе.
— Но он же кричал: «Смерть царю!»
— Кричал, пока пьяный был. А протрезвел, так оказался скорбен умом. Так и помер, не покаявшись.
— А кто таков? Чей слуга? — с подозрением спросил Димитрий.
— Не дознались, — горестно развёл руками, высунувшимися из длинных рукавов, Татев. — По одежде — так вроде посадский. Говорю, пьян был.
Димитрий облегчённо рассмеялся: С насмешкой взглянул на вытянувшегося в рост у двери Буссова.
— Русские говорят, у страха глаза велики. Мои солдаты должны ничего не бояться. И всякие бабьи слухи поменьше слушать. Тебе ясно, мой солдат?
Буссов пунцовел от гнева: «Ну, плут Маржере! Разыграл меня, старого дурака!» Придя в казарму, он излил обиду на голову больного полковника.
— Чтобы меня, заслуженного ветерана, какой-то мальчишка называл трусом! И я тебе поверил!
Маржере терпеливо, что было не похоже на него, слушал брань приятеля, а когда тот выдохся, задумчиво спросил:
— Так ты говоришь, поляки подняли пальбу?
— Да, в пьяном раже орали и стреляли, когда ещё шли по Арбату.
— Вот они и спугнули заговорщиков, — убеждённо сказал Маржере. — Надо было бы спокойно выжидать, как в засаде. Ты-то — старый охотник, должен понимать, что зверя так в ловушку не загонишь!