Воевода
Шрифт:
— Что постарается, чтоб поляков не было, когда заговорщики придут в Кремль. Но ещё больше их обрадовало, что не будет твоих алебардщиков...
Маржере вскочил как выпрямленная пружина:
— Гонсевский выжил из ума! Я за Димитрия их всех уничтожу.
Масса опустил голову и печально вздохнул.
— Что ты вздыхаешь?
— Гонсевский предвидел и это. Он сказал: «Передай Маржере, что царь будет знать о его службе Сапеге!»
— Димитрий не поверит. Он меня любит!
— Гонсевский сказал, что у него есть твои письма. Те, что я отвозил в Литву.
Полковник
— Это ловушка. Что же мне делать?
— Хочешь дружеский совет? Тебе надо заболеть в этот день.
— Они же его убьют!
— Голицын сказал, что, если Димитрий докажет, что он действительно царский сын, ни единого волоса не упадёт с его головы. А если самозванец, отправят в монастырь.
— Ты не веришь, что он подлинный сын Ивана Жестокого? — воззрился на купца Маржере.
— Не только не верю, а точно знаю, — хитро улыбнулся Исаак.
— Каким образом?
— Вот на этом самом месте сидел недавно Басманов.
— Ну и что?
— Он любезно согласился попробовать нового заморского вина. Крепче водки. Ром называется. Так вот, когда Басманов выпил изрядно, то начал меня было выспрашивать, нет ли каких слухов среди купцов о царе-батюшке. Я так осторожненько сказал, будто действительно ходят разговоры среди приезжих о самозванстве Димитрия. И он вдруг говорит, что Димитрий не тот, за кого себя выдаёт. Но он наш государь, и мы все обязаны ему служить! Вот так-то!
— Может, он хотел тебя проверить? Басманов хитёр! — возразил Маржере. — А я верю, что он царевич.
— Почему?
— Я много повидал государей разных. У Димитрия властвовать — в крови. Так не может себя вести простой смертный.
— Значит, твоему Димитрию ничто не угрожает?
— Не верю я в клятвы бояр! — усомнился Маржере.
— А куда им деваться? — горячо заспорил Исаак. — Ведь они все присягали ему. Что они народу скажут?
— Они и Фёдору присягали. Тот же Голицын, который потом был среди его убийц.
— Среди заговорщиков не только Голицын. Есть и благородные люди, что не позволят...
Маржере с сомнением продолжал качать головой, затем поднёс бокал ко рту, дрожащая рука выбила на зубах стеклянную дробь.
— Когда?
— В свадебную ночь. Хотя у них не всё готово. Они ведут переговоры с новгородским войском. Воеводы Катырев и Бельский, недруги Димитрия, позаботились, чтоб в ополчение попали им недовольные. Шуйский тайно поехал к новгородцам. Они должны будут в ночь заговора поменять все стрелецкие посты на всех воротах города и Кремля.
...Их императорские величества тем временем в беззаботном веселии готовились к свадьбе.
Нетерпение заставило Димитрия сделать ещё одну непоправимую ошибку: свадьбу он назначил на четверг, накануне Николина дня. Бояре, обычно строптивые, на этот раз смолчали. Не к добру! Зато новгородцы по их навету уверились точно: на троне — антихрист!
Затемно, при свете литых свечей, которые несли сто московских слуг, Марину перевезли в царские чертоги, а в час дня по всей Москве затрезвонили колокола. Широко распахнулись тяжёлые железные двустворчатые двери Фроловских
— Слышь, сначала повели царя и царицу в Грановитую палату.
— А почему не в храм?
— Отец Фёдор, духовник царский, должен благословить корону царицы и бармы.
— А потом?
— Патриарх с митрополитами отнесёт их в Успенский собор, где будет венчание...
Из Кремля донеслись пронзительные звуки труб и удары в барабаны.
Толпа заволновалась:
— Идут, идут!
Исаак Масса, пробившийся в первые ряды, крутил головой, жадно впитывая впечатления от красочного зрелища. Дорожка от Грановитой палаты до собора была устлана красным голландским сукном, которое продал предприимчивый негоциант в казну. Поверх сукна в два полотнища была уложена сверкающая на солнце тёмно-коричневая турецкая парча.
Первыми прошли, построившись парами, стольники царя в парчовых длинных кафтанах с высоким, в три пальца, ожерельем и в ермолках, сплошь покрытых жемчугом. У всех лбы, по случаю особо торжественного случая, соскоблены до синевы. Все они были без оружия.
За ними шли четыре рыцаря в белых бархатных костюмах, опоясанные золотыми цепями, и с массивными секирами на плечах. Великий мечник Михаил Скопин-Шуйский, одетый в парчовую шубу на соболях, шёл перед царём, держа обеими руками длинный и широкий меч великих московских князей.
По обеим сторонам дорожки шли алебардщики Маржере, одетые в красные и фиолетовые костюмы с нарядной отделкой. А вот с крыльца спустился и сам царь — в парчовом, вышитом жемчугом и сапфирами одеянии, с массивной короной на голове и со сверкающими бармами на плечах. Его поддерживали за руки королевский посол Олешницкий и постельничий Фёдор Нагой. За ним шла царица, одетая по-московски: в парчовом вышитом прямоугольном платье до лодыжек, из-под которого были видны подкованные червонные сапожки. Распущенные чёрные волосы струились до плеч и были украшены великолепным алмазным венком. С правой стороны её поддерживал отец, а с левой — княгиня Мстиславская в атласном платье и золотом кокошнике, широкое лицо согласно моде было густо намазано белилами и румянами. За ними шли дамы государыни и жёны именитых сановников.
У входа в собор царя и царицу встретил патриарх с митрополитами, благословил и подвёл к иконам, перед которыми Димитрий и Марина били челом. На высоком помосте стояли три низких бархатных престола без поручней: чёрный — для патриарха и красные — для жениха и невесты.
После молебна, который одновременно вело несколько священников, нараспев читавших молитвы по книгам, из которых поляки поняли лишь часто повторяемое речитативом «Господи, помилуй», двое владык взяли корону, лежавшую на золотом подносе перед алтарём, и отнесли её патриарху. Благословив и окадив корону, патриарх возложил её на голову Марины и, благословив её самое, поцеловал в плечо. В свою очередь царица, склонив голову, поцеловала его в жемчужную митру.