Воевода
Шрифт:
Наконец 4 мая воевода сендомирский торжественно въехал в Москву. Наутро он в сопровождении брата, сына и зятя — Константина Вишневецкого был проведён в царские покои. Димитрий ожидал его сидя на троне, сделанном из чистого золота, под балдахином, составленным из четырёх щитов, увенчанных великолепным двуглавым орлом, сидящим на шаре. Рядом с троном стояли рыцари в белых бархатных одеждах, отделанных горностаем, опоясанные золотыми цепями, с железными бердышами на золотых рукоятках Слева от царя с обнажённым мечом стоял его мечник Михаил Скопин-Шуйский. Справа в окружении высшего духовенства сидел патриарх, перед которым слуги держали золотое блюдо, на котором лежал крест, усыпанный драгоценными каменьями. Слева, сзади трона сидели и стояли бояре, члены Государственного совета.
Юрий Мнишек ловко извлёк из рукава свиток с заранее написанной речью и зачитал её с большим воодушевлением. Чувствовалось, что над ней усердно поработал человек, несомненно обладающий поэтическим даром:
— «Язык не в состоянии изъяснить моего восхищения! Я могу только поздравить ваше императорское величество и в знак неизменной глубочайшей покорности с благоговением облобызать ту руку, которую прежде я жал с нежным участием хозяина к счастливому гостю. Молю Бога всемогущего даровать вашему величеству здравие и мир, во славу Его святого имени, в страх врагам христианства, в утешение всем государям европейским; да будете красою и честью этой могущественной державы!»
По свидетельству участников этой трогательной сцены, от умиления царь «плакал как бобр». С ответными словами приветствия от имени царя выступил Афанасий Власьев. Чтобы сделать гостям приятное, царь вышел к обеду в одежде польского гусара, что вызвало явное неудовольствие бояр, не привыкших к кургузым кафтанам. Димитрий ел мало и почти не пил, но радушно угощал присутствующих. Сто пятьдесят стольников, в том числе и князь Пожарский, вносили одно блюдо за другим и непрерывно наполняли чаши гостей. Многие польские офицеры захмелели, даже будущий тесть, на радостях допустивший лишнего, почувствовал себя дурно и вынужден был досрочно покинуть столовую избу.
На следующий день царь с ближайшими соратниками вёл переговоры с Мнишеком в узком кругу, уточняя свадебный церемониал, а также будущие военные действия. Сделать это царь предпочёл сейчас, пока поезд невесты находился в Вязёмах. Ведь Марину сопровождали в виде особой чести два королевских посла — Николай Олешницкий и Александр Гонсевский. А то, что говорилось в царских палатах, отнюдь не предназначалось для королевских ушей.
...Такого великолепия москвичи ещё не видывали. Каждый, кто имел лошадь, обязан был выехать в восемь часов утра к Можайской дороге — пути следования царской невесты.
Когда колымага с невестой, миновав Воскресенский мост и стену Китай-города, въехала на Красную площадь, с помоста, устроенного над воротами Никольской башни Кремля, грянул оркестр, составленный из флейтистов, трубачей и литаврщиков, создавший дикую и пронзительную какофонию звуков, так что лошадей было трудно удержать.
В Кремле Марину с её фрейлинами препроводили в Вознесенский монастырь, где её встретила царица Марфа и отвела в специально приготовленные палаты, украшенные отнюдь не по монашескому чину. Юрий Мнишек со своими родственниками и слугами разместился во дворце, некогда принадлежавшем Годунову. Польские солдаты отправились в свои казармы, в Замоскворечье.
На следующий день перед обедом придворные невесты были приглашены в Грановитую палату для представления государю. Бравые шляхтичи шли весёлой гурьбой, с любопытством крутили головами, осматривая восточную роскошь дворца, не обращая внимания на строй неподвижно замерших дворян, одетых в одинаковые парчовые армяки и мохнатые шапки из черно-бурых лисиц, отпускали весьма непочтительные замечания:
— Окошки-то какие маленькие!
— Зато ковры, поглядите, все турецкой работы!
Их ввели в большой, сумеречный из-за малого освещения зал с массивным столбом посредине, поддерживавшим сводчатый потолок. И сам столб, и стены, и потолок были расписаны золотом. Воевода Юрий Мнишек призвал своих придворных к молчанию. Однако они по-прежнему вертели головами, осматривая непривычную обстановку. Царь сидел на возвышении, к которому вели три ступени, обитые красным сукном. Сам трон, узкий и высокий, напомнил полякам, по словам одного из остроумцев, те кафедры, с которых профессора читают в европейских академиях. Над головой царя висела кисть с огромным красным камнем. Царь был одет в армяк, весь прошитый жемчугом. На голове корона в виде замка, усыпанная драгоценностями. Вдоль стен пятью ярусами располагались лавки, также обитые красным сукном. На нижних сидели самые родовитые бояре, вверху стояли менее заслуженные. Справа от царя на небольшом кресле сидел патриарх в тиаре, унизанной жемчугом.
Бояре и духовенство смотрели на весёлых, уже с утра подвыпивших панов в кургузых одеждах угрюмо, с мрачной подозрительностью. Царь же, напротив, милостиво улыбался гостям. Юрий Мнишек передал дьяку Афанасию Власьеву список придворных. Каждый, кого выкликал дьяк, подходил к царю для целования руки, затем отступал к стене, давая проход следующему. Когда обряд рукоприкладства завершился, с речью к царю обратился гофмейстер царицы Мартын Стадницкий. Афанасий Власьев громко переводил цветастые фразы красноречивого поляка:
— Приятели и весь двор светлейшей девицы и супруги, нареченной вашего царского величества, приветствуют устами моими ваше цезарское величество, прежде всего земной поклон отдавши Господу Богу, который пожелал ваше цезарское величество породнить с народом, мало разнящимся в языке и обычаях, равным силою, сердцем и жаждою к бою, от века славным в храбрости!
Покосившись на угрюмых бояр, Стадницкий с вызовом сказал:
— Если же кому кажется новшеством, что это из Польши, то Господь Бог уже от давних времён в государстве вашего цезарского величества восславил эту свою волю: прадед или дед — не твёрдо держу это в памяти — имел в священном супружеском состоянии дочь Витольда. Да разве священной памяти отца вашего цезарского величества не Глинская родила? В какое же это время предкам из такой крови вашего цезарского величества жилось несчастливо?
Димитрий с потаённой усмешкой поглядел на насупившихся бояр: ловко шляхтич ответил на их потаённое неодобрение к предстоящей свадьбе.
Стадницкий, тем временем, с пафосом продолжал:
— Итак, остаётся твёрдая надежда на счастливый, с Божьей милостью, результат, Отец Господь Бог чудесным образом обратил сердце вашего цезарского величества к тому народу, с которым предки ваши роднились и ты сам благоизволишь породниться. Уже теперь погаснет та притворная дружба из сердец обоих народов. Уже то суровое, истинно нехристианское пролитие крови между нас престаёт. Уже, с Божьим благословением, общие силы того и другого народа мы будем с успехом обращать против поганых, чего не только мы, но и всё христианство с великим вожделением ожидает...
В упоминании об общих силах Димитрий уловил намёк хитроумного поляка на возможность объединения двух государств под одной державной рукой. По поручению государя Власьев сказал несколько благодарственных слов, и гостей усадили на принесённые лавки возле столба.
Дьяк Афанасий Власьев громогласно возвестил:
— Господа послы пресвятейшему и непобедимому самодержцу и великому государю Димитрию Ивановичу, Божьей милостью цезарю и великому князю всея Руси и иных татарских царств и иных многих государств, московской монархии принадлежащих, государю, царю и обладателю, от пресветлейшего и великого господина Сигизмунда Третьего, Божьей милостью короля Польского и великого князя Литовского и иных, послы Николай Олешницкий и Александр Гонсевский вашему императорскому величеству челом бьют.