Воевода
Шрифт:
Даниил устал. У него закружилась голова от потери крови. Он закрыл глаза. Сколько времени был в забытьи, он не мог бы сказать, но когда открыл глаза, то увидел рядом с собой лазутчиков Митяя и Фадея.
— Прости, батюшка-воевода, что разбудили, — тихо сказал Митяй.
— С чем вы пришли? Где Антон? — обеспокоенно спросил Даниил.
— Он жив, но вытянет ли себя из небытия, не знаю. Его сильно ранило, — ответил Митяй. — Мы его на струге отправили на корабль.
Фадей полез за пазуху, достал что-то, завёрнутое в тряпицу, и, подавая Даниилу, сказал:
— Вот это он тебе велел передать.
Даниил развернул тряпицу и увидел маленькое чудо. На ладони у него лежала исполненная на мраморе камея с образом Екатерины.
— Господи, как прекрасна Катюша! И какой же ты чародей, Антон! — Даниил почувствовал, что он плачет.
Митяй и Фадей молча поклонились Даниилу и, не замеченные им, ушли. А Даниил вытер наконец слёзы, приложился к камее и поцеловал её. Перед его взором промелькнули лики Глаши, Олеси, и он держал в руках образ своей первой любви. «Неисповедимы пути Господни», — подумал он и, вновь закрыв глаза, уснул.
В ранних сумерках конца мая полки Даниила Адашева покинули Гезлёв, и все воины конным строем двинулись на северо-запад к северной оконечности озера Донузлав, где оно переходило в Донузлавскую балку. Конечной целью пути была Ярылгачская бухта.
Даниил вынашивал только одну мысль: доказать хану Девлет-Гирею, что его ханство доступно для русичей и они в состоянии покорить этот полуостров, «отрезанный» Перекопом от материка. И, как прежде, Даниил не забывал о том, чтобы добыть волю для соотечественников, которые где-то встретятся на пути полков. Как прежде, полки шли развёрнутым строем по сотням. Воевода Степан Лыков вёл свой полк справа, захватывая степное пространство. Полк Пономаря, которые теперь вёл воевода Якун, шёл слева вдоль побережья.
В этом полку после сечи под Гезлёвом осталось на треть меньше воинов. Даниил страдал, что понёс большие потери. Но война есть война, и она требует жертв, на войне неизбежны потери, утешал он себя.
За три ночи и три дня почти непрерывного движения было пройдено более ста вёрст. Шли всё-таки медленно, потому как все улусы на пути внимательно осматривались. Татары всячески прятали своих рабов. Их часто находили в подземных схоронах. Сопротивления русские почти не встречали, лишь у Степана была небольшая стычка в селении Каран-Тюбяк. Его дозор наткнулся на сотню молодых ордынцев. Они пустились преследовать русичей, но через версту наткнулись на развёрнутые сотни полка. Стрельцы успели дважды выстрелить по мчащейся ораве, и, потеряв чуть ли не половину воинов, крымчаки скрылись. Но не всем удалось уйти. Под мурзой Мурали был убит конь и сотский Парфён поймал Мурали, пытавшегося убежать, взял его в плен. В полку Степана так и было на пути к бухте: всех мурз, всех вельмож он велел брать в плен. Знал бывалый человек, что это хорошие заложники, за них всегда можно получить выкуп или обменять на русских пленников, и, когда полки подошли к Ярылгачской бухте, полк Степана привёл шестьдесят семь мурз и трёх князьков. Всех этих мелких татарских феодалов-рабовладельцев показывали русские невольники. Они находили своих прятавшихся мучителей, выволакивали их на свет божий и отдавали русским воинам.
В Ярылгачской бухте полки уже ждали прибывшие сюда два корабля и сотни стругов, ладей, других судов. Иван Пономарь уже настолько окреп, что приплыл с корабля на струге и с помощью двух воинов сошёл на берег. Даниил вылез из кибитки без чьей-либо помощи, увидев Пономаря, подошёл к нему.
— Как у тебя на судах?
— По-всякому, Фёдорыч. Трое умерли от ран, других потерь нет.
У Даниила сжалось от боли сердце.
— Кто эти трое, кто? Антон среди них?
— Антон жив. Он идёт на поправку, — горячо заговорил Иван. — Его спасло чудо. Антона ранило в живот, но он был так голоден, что кишки ссохлись и сабля не задела их. Вот ведь как...
— Ну, слава богу, — облегчённо вздохнул Даниил. — Хоть один из рода Вешняковых остался
— Да скоро заживут. У Ипата зелье хорошее, — улыбнулся Иван.
— Это я знаю, на себе испробовал. Значит, так, Ванюша. Степан должен подойти сегодня. Будем возвращаться домой.
А чтобы сутолоки не было, отправляйте с Якуном свой полк на струги. Пусть в бухте ждут. Предчувствие у меня такое, будто сам Девлет-Гирей вот-вот обрушится на нас.
— Я тоже думал о том и даже удивился, почему он прислал под Гезлёв малую орду.
— Но Антон мне говорил, что Девлет-Гирея нет в Бахчисарае. Ежели бы он был у Гезлёва, нам бы не уйти из Крыма. Так-то.
— Выходит, не надо испытывать судьбу, — заметил Пономарь.
— Верно говоришь, Ванюша, и потому сегодня, пусть даже ночью, мы покинем Крымское побережье. Погуляли вволю. Память о себе надолго оставили. Одно хотелось бы сказать крымчакам: мы всегда способны вернуться на их землю.
Степан Лыков со своим полком появился на берегу бухты только к вечеру. Пришёл к кибитке Адашева довольный. Однако Даниил погасил его улыбку.
— Смотри, Степан, как бы нам битыми из-за тебя не быть.
— Батюшка-воевода, у меня позади надёжный дозор. Пока и духу крымчаков не учуешь. А задержался я из-за охоты за кормом. Везу три кибитки зерна да круп. В Гезлёве-то мы мало чем поживились.
— Ладно, давай команду усаживаться на суда. И вот что хочу спросить. У тебя есть пленные? Ты ведь что-то говорил о них.
— Есть. Семьдесят мурз.
— Мне столько не надо. Приведи двоих. Передам с ними грамоту Девлет-Гирею, чтобы забыл о набегах на Русь.
— Годится, воевода. Сейчас приведу. Есть отец и два сына, так ты отца с грамотой отошли, а сыновей в залог. Так и скажи.
Уже поздним вечером, оставив на берегу огромный табун лошадей под сёдлами и посланца-мурзу, армада русских судов, сотни местных лодок и судёнышек, два турецких корабля покинули Ярылгачскую бухту и поплыли к Днепровскому лиману. Всевышний был милостив к русским судам, вовсе не приспособленным к плаванию по морю. Погода была почти безветренная, на море гуляла лёгкая, ленивая волна. Суда двигались днём и ночью, лишь на мысе Тендровской косы остановились на днёвку, чтобы пройти ночью мимо Кара-Кармена. На стоянке Даниил принял решение вернуть два захваченных корабля туркам при условии, если они дадут за них выкуп — достаточно корма воинам на обратный путь. Рассчитывал Даниил так: пройти Кара-Кармен, а потом послать со своими воинами на ладьях капитана одного из кораблей требовать выкупа. Даниил знал, что если он пройдёт Кара-Кармен удачно, то у него будет много шансов получить выкуп.
Наступил вечер. Армада отошла от Тендровской косы и двинулась прямо на север, к мысу Кинбурнской косы, за которой в каких-то восьми вёрстах стояла крепость. Как мешала эта коса! Суда шли вдоль неё прямо на Кара-Кармен, и деться было некуда. Но воевода Якун, который вёл турецкие корабли, знал, где надо пройти мимо турецкой крепости и не сесть на мель близ косы. Стругам и ладьям было легче следовать за кораблями. Вот и оконечность косы. Корабли круто разворачиваются с севера на восток. Путь впереди свободен. В Кара-Кармене виднеются огоньки. На мысу сверкает маяк, но он всё дальше уплывает назад. Якун понял, что им уже ничто не грозит, что турок не нужно опасаться, всем судам можно подойти к северному берегу Кинбурнской косы и провести близ неё остаток ночи. И был отдых, была утренняя трапеза. А чуть поднялось солнце, в Кара-Кармен отплыла ладья, и на ней отправились на переговоры с турками Степан и Якун, взяв с собой турецкого моряка, который знал русскую речь, и капитана с большого корабля. Позже в хрониках было записано так: «Находясь у Очакова (Кара-Кармен), Адашев дипломатично отпустил к турецким пашам всех пленных турок, чем и вызвал со стороны «очаковских державцев» личный визит, присылку «кормов многих» и государским людям почесть великую».