Воевода
Шрифт:
И все были бы довольны этим вечером, если бы заноза в душе Кати не дала себя знать. «А свадьбы-то и не будет», — испустила она тяжкий вздох. И для неё самой это было настолько неожиданно, что на глаза навернулись слёзы и, дабы скрыть их, она нагнула голову к самому столу, да так и сидела, пока к ней не подошла мать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
БЕДСТВИЕ
Утро 11 апреля 1547 года выдалось на редкость погожее. Всюду по Москве уже подсохли улицы. Сады буйно распускались, белокипенно цвела черёмуха. Адашевы, отец и два сына, с первыми лучами солнца покинули палаты
Как пришли в Кремль, Фёдор обратился к младшему сыну:
— Иди, Данилша, к главе приказа, скажи, что я прошу тебя в помощь выполнить царёву волю в Коломенском дворце. А какую, ежели спросит, так скажи, что не ведаешь. На месте, дескать, обскажут.
— Ой, батюшка, строг ноне будет Дмитрий Романыч. Не даст мне воли. Я ведь и вчера отпрашивался.
Фёдор не настаивал. Знал, что Романов-Юрьев, как и Захарьин-Кошкин, после того, как породнились с царём благодаря Анастасии, гордостью взыграли непомерно и без унижения к ним не подойдёшь.
— Ладно, Бог с ним, не ходи к приказному боярину. Без нужды шапку нечего ломать. Иди к своему делу.
— А ты, батюшка, когда вернёшься из Коломенского?
— И не ведаю, но, даст Бог, завтра к вечеру вырвусь. Я ведь хотел взять отца Питирима, тебя и Катю туда. Вы бы с Катей красоты посмотрели, мы бы с Питиримом дела делали. Теперь без тебя умчим.
Даниил с досады чуть не взбунтовался. И что бы стоило поклониться боярину, умилостивить его, отпустил бы! И вновь с Катей-отрадой провёл бы день. Выход, однако, Даниил нашёл скоро.
— Батюшка, я примчусь к вам повечеру. Как службу кончу, так на Ласточку и у вас...
— Ну смотри. Да беги, беги на службу, не задерживайся.
И отец с сыном расстались на Соборной площади. Даниил побежал к арсеналу, где в правом крыле располагался Разрядный приказ. Он и ста шагов не сделал, как навстречу ему неведомо откуда выскочил послушник Чудова монастыря Ивашка Пономарь.
— Здравия желаю, ваше благородие.
И пономарь согнулся перед Даниилом в земном поклоне. А как выпрямился, чуть ли не на голову выше Даниила стал. Его лицо ещё не утратило отроческой округлости, и на нём сверкала улыбка. Лик его казался глуповатым. Но это была обманчивая видимость. В серых, глубоких и затенённых густыми ресницами глазах таилась большая разумная сила. На нём была чёрная монашеская мантия, подпоясанная верёвочкой из липового лыка. На месте он не стоял, а прыгал из стороны в сторону.
— Что тебе надо, Ивашка? Ишь под ноги ломишься, как лось, да мельтешишь перед глазами.
Не пряча улыбки, пономарь ответил:
— Милости твоей прошу, воевода.
— Какой я тебе
— А ты будешь им, мне то ведомо. Потому и прошу тебя избавить меня от скудной жизни, от узды из верви крепкой, от монастырской кабалы. Ивашке, как молодому жеребёнку, воля нужна.
— Зачем же в монастырь на послушание пошёл?
— Так батюшки нет, матушки нет, а опекун-то паук. Опутал паутиной и — в послушники.
— Вот и просил бы у него воли.
— Пытался. Грит, в Чудовом тебе плохо, так в Волчью пустынь отвезу. Там будет вольно.
— Отчего он так жестокосерд к тебе?
— Вельми жестокосерд. Избу мою рубленую забрал. Туда погорельцев пустил, мзду с них получает. А я вот в монастырь угодил.
Ивашка был года на три помоложе Даниила, но покрепче статью, и грудь у него была бойцовская, руки в пудовые кулаки сжимались. И подумал Даниил, что, ежели попал бы Ивашка к добрым людям, вышел бы из него отменный ратник. Он спросил Пономаря:
— Как же я могу взять тебя из монастыря? Твой дядя, поди, воспротивится, препоны чинить будет.
— Как пить дать воспротивится, и препон не оберёшь.
— Вот видишь!
— А ты ему грамоту под нос от Разрядного приказа.
— Это какую же грамоту? — удивился Даниил. «Вот и подумай, дурак-дураком, а умный», — мелькнуло у него. — Ну говори, мне некогда с тобой лясы точить. Какую тебе грамоту нужно?
— А ту, что в феврале—марте по городам и весям рассылают, на береговую службу зовут русичей.
— А ты из дураков да ранний, Пономарь. Откуда тебе ведомо про те грамоты?
— Так к нам в монастырь приносят списки делать. И я делал.
— Вон что? — удивился Даниил. — Да ты и письмён и книжен, выходит.
— Сподобился. Сподручно оказалось.
— Ну идём. Нечего столбами стоять.
И они пошли рядом.
— Я тебя вот о чём хочу спросить: зачем тебе воля? Это ведь такая вещь, что не каждый ею может распорядиться.
— Ведаю то, воевода. Да мне она и нужна-то на день, на час, чтобы отраду душевную испытать.
— Ишь ты, какой заковыристый. Говори без загадок.
— Да просто все: ты мне добудешь волю, а я к тебе служить пойду. Вот и вся недолга.
— Голову ты мне морочишь, Ивашка. Иди к монахам, а мне на службу пора.
— Господи, и ты, воевода, жестокосердный! Да ведь лучше, чем я, ты не найдёшь себе рынду. Я ведь лихой. И саблей, и мечом владею. Испытай же, испытай! — И Пономарь отважно надвинулся на Адашева.
У Даниила рука была крепкая, если что схватит, как железом обожмёт. Он за грудки взял Ивашку, притянул к себе.
— Не лезь, Пономарь, ушибить могу. А ежели есть в тебе терпение, жди, добуду волюшку. Искры Божьей в тебе много.
Слегка оттолкнув Пономаря, Даниил скрылся в дверях Разрядного приказа.
— Подожду, воеводушка, подожду, терпения хватит, — проговорил Иван вслед и побрёл к себе на монастырское подворье.
Тихий и тёплый апрельский день показался Даниилу маетным и долгим. И дел-то, кажется, было полно. Два раза отлучался из Кремля со служебными посылками к большим воеводам. Носил грамоты в царские палаты, к государю. Правда, до самого царя Даниила не доходил. Грамоты у него забирал князь Юрий Васильевич Глинский, а Даниилу оставалось только ждать новых поручений. Служба в приказе начиналась в шесть часов утра и длилась до четырёх часов дня. Там была полуденная трапеза, и после неё вершились лишь неотложные дела. У многих же этих неотложных дел не было, и они уходили со службы. У Даниила день оказался короче ещё на два часа, и он покинул приказ и помчался на Сивцев Вражек. Дома он наскоро кое-чего поел прямо в поварне, сказал матушке, что спешит по воле отца в Коломенское, и, выведя из конюшни резвую кобылку Ласточку, поднялся в седло и поскакал туда.