Воевода
Шрифт:
Ехать в Коломенское надо было мимо Крутицкого подворья, мимо Симонова монастыря, за ним по наплавному мосту через Москву-реку, и вот он — загородный царский дворец. Но вначале Даниил увидел шатровый храм Вознесения. Сей храм, словно гранёный рубин, вознёсся в небо над Москвой-рекой, и у подножия его раскинулся великокняжеский дворец с садом, со службами. Придёт время, и о Коломенском дворце скажут, что это одно из чудес света.
Даниил прискакал в Коломенское разгорячённый и возбуждённый. Слетев с кобылицы, он побежал искать Катюшу, но нашёл её рядом с отцом и
— А найдётся ли мне дело? — спросил Даниил, подойдя к Кате.
Её лицо разрумянилось, на лбу выступили капельки пота. Было видно, что она работала с усердием. И в какое-то мгновение у Даниила появилось желание, даже что-то похожее на жажду, подойти к невесте и обнять её. Но нет, он не осмелился нарушить благонравие в их отношениях и лишь взял у Кати грабли и принялся сгребать листву.
— Ты прямо со службы и, поди, голодный, — сказала она. — А мы только что из-за трапезы.
Катя была в лёгком летнике, который облегал её стройную фигуру, и Даниил украдкой полюбовался ею. «И какая же она манящая», — мелькнуло у него.
— Да нет, я не голоден. Дома забежал в поварню и перекусил, — ответил он, не желая покидать невесту.
Тут к ним подошёл Фёдор Григорьевич.
— Ладно уж, оставьте работу. Доченька, ты знаешь, как накормить молодца, вот и веди его к дворецкому.
— И то верно, батюшка Фёдор. А он говорит, что сыт, да как ему верить?
Даниил и Катя покинули сад. В пути первой заговорила девушка:
— Как хорошо здесь! Вот предложили бы мне остаться птичницей или за садом ухаживать, и я бы осталась.
— Тут жить не хлопотно, когда царя нет. А когда он приезжает сюда потешиться, не приведи Господь. Ни приближённым, ни дворовым покоя нет. Собакам и медведям здесь вольнее, чем любому человеку.
Во дворце Даниил и Катя нашли дворецкого Фёдора Черемисинова.
— Низкий поклон тебе, батюшка Фёдор, и здравия. Сказывают, что я голоден, так уж покорми меня.
Дворецкий улыбнулся. Он был одних лет с отцом Даниила. Вместе при дворце многие дела правили, и сыновей Адашевых Черемисинов уважал.
— Идём, голубчик, в поварню, там и поснедаешь. И ты, доченька, иди с нами, всё занятнее будет.
Как завечерело, Даниил и Катя ушли к реке. Здесь она была шире, чем в Москве. На берегу уже поставили уютные беседки. И даже купальню успели восстановить после зимы. Катя шла впереди, словно нацелилась на что-то. Она вошла в беседку, в которой можно было посидеть, укрывшись от посторонних лиц, а самой видеть всё в округе. Усевшись на скамью, она и Даниила попросила сесть, но не рядом, а напротив. Она долго молчала и смотрела на Даниила. Он чувствовал, что у Кати есть некое желание выговориться, и тоже молчал, терпеливо ожидая, пока она обретёт мужество. И дождался.
— Сегодня ночью я долго не спала. Всё думала о том, что случилось вечером. Это было так неожиданно, — начала Катя.
— И для меня тоже, — отозвался Даниил, проявляя некую настороженность. — Да что случилось, не повернёшь вспять.
— Но ведь мы с тобой никого не побуждали к тому.
— Никого.
— Однако как же так получилось, что наши батюшки завели беседу, словно сговорившись?
— Наверное, они болели тем же, чем и мы.
— Ладно, что случилось, то случилось. Год или даже меньше пролетит незаметно. И всё бы хорошо, если бы нам не возвращаться в Козельск.
— Ты боишься там жить?
— Очень. Когда меньше была, не ведала страха. А последний год я встречала каждый день с ужасом. Вот-вот, думаю, налетит орда, всё сметёт, сожжёт, всех похватает и в полон погонит. И я это всё вижу, словно уже была в угоне, словно меня привязывали за шею к коню, опутывали руки ремнями и гнали, гнали через степи в неволю. Ой, как страшно, Данилушка, что меня такая участь ждёт.
— Я тебя понимаю, Катюша. А как батюшка с матушкой?
— Не знаю. Может быть, тоже страдают от страха, но виду не показывают. Или я такая трусиха?
— Я не удивлюсь. Всё наше порубежье живёт в страхе за свою участь со времён Батыевых. Даже трудно представить себе сотни тысяч русичей, угнанных в рабство, в неволю. У нас в приказе между воеводами только о том и разговор. Силы бы нам побольше, опрокинули бы наши воеводы Крымское ханство в море.
— Что же делать-то, Данилушка? Как избавиться от страха, живя в Козельске?
— Может, молить батюшку, чтобы взял где-нибудь другой приход?
— У нас никогда о том разговора не было. Вот привёз он нас в Москву на время, а сам через день-другой возвращаться надумает. Прихожане для него всё равно что мы, родные дети.
— Если бы каждый был таким священнослужителем, как твой батюшка!
— Хорошо это, ничего не скажешь, а нам-то каково?
— Но ведь твой батюшка не козельский, а костромской.
— Да что с того! Он митрополитом послан в Козельск и им поставлен. Это как воевод шлют на службу туда, где нужно...
— Тоже верно. Но я бы на твоём месте поступил так. Лето ты проживёшь у нас, не переживая за грядущее, а на зиму упросишь родных, чтобы оставили в Москве. Я же попрошу своего батюшку порадеть за вас, найти твоему родимому новый приход. Вдруг да удастся!
— Дай-то Бог.
— Я же знаю, что мой батюшка вхож к митрополиту Макарию. Владыка властен. Ради чад ваших проявит участие и радение. Или не так я говорю?
— Истинно так, Данилушка. И у меня теперь на душе посветлее, как выговорилась.
— Я ещё вчера не мог понять, почему ты пасмурна, словно осенний день. Теперь я знаю.
Уже погасла вечерняя заря, стало холодать, темнеть, а Катя и Даниил всё сидели и перебирали то, что знали о татарских набегах, о жестокости ордынцев, с какой относились они к русичам, когда врывались в их города и селения. Беседа, может быть, и затянулась, но пришли Питирим и Фёдор и прервали потаённый разговор молодых.