Воеводы Ивана Грозного
Шрифт:
Разгром столицы поставил Ивана IV в крайне неудобное положение. Он видел вину опричных командиров, и на них в самом скором времени посыпались суровые наказания. Несколько человек расстались с жизнью. Вера в боевые возможности отборного опричного корпуса упала в глазах царя, и с этого момента начинается постепенный демонтаж военной машины опричнины. Но… было бы очень неудобно показать подданным, что в поражении виновны только опричники. Требовалось отыскать также персон из земщины, которые могли бы разделить вину с опричными воеводами.
Кого же?
Князь Бельский мертв, и он сражался до конца. Наверное, фраза, столь часто звучавшая в годы Великой Отечественной войны, может быть сказана и о нем: «Погиб смертью храбрых». Возводить какие-то обвинения против него было бы глупо, да и бессмысленно.
Следующим по старшинству военачальником в
Действительно, измена в событиях 1571 г. видна, тут не о чем спорить. Другое дело, каким боком мог оказаться причастным к ней Иван Фёдорович? Зачем ему, одному из «столпов царства», неприкасаемому даже в худший период опричнины, ввязываться в такую авантюру? Но политическая ситуация требовала высокопоставленной жертвы в земщине. Князь Мстиславский оказался в неудачное время в неудачном месте, и ему пришлось сыграть роль жертвы. Ивана Федоровича взяли под стражу.
Историк Р.Г. Скрынников восстановил картину фальсифицированного судебного разбирательства по «делу» Мстиславского: «Его оговорил служилый татарин, именуемый в источниках „Барымским царевичем“. Сын знатного крымского сановника „мурза Абысланов сын Барымского“ участвовал в набеге на Донков в 1568 г. и тогда же отъехал на царскую службу. В дни, когда татары шли к Москве, царевич пытался перебежать к единоплеменникам, но был пойман и допрошен под пыткой. Стараясь смягчить свою вину, он заявил, что действовал по приказу… князя И.Ф. Мстиславского и члена опричной думы кравчего Ф.И. Салтыкова… Мстиславского судили не как военачальника, понесшего поражение, а как заговорщика и государственного преступника. Обвинения, предъявленные земскому боярину, были более чем двусмысленными. Царь был уверен, что именно земские бояре руками Кудеяра Тишенкова „навели“ татар на Москву… По словам Барымского царевича, Иван Мстиславский и Фёдор Салтыков послали его в поле к хану уже после сожжения Москвы с наказом, чтобы „царь“ (Девлет-Гирей) воротился к Москве, и Москва будет его». После успешного набега хан, следуя вековой традиции, стремительно отступил в Крым, а бояре якобы предлагали ему засесть в сожженной Москве. Обвинение явно неправдоподобное… [61]
61
Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 429.
Воеводу заставили подписать признание в том, что он «навел» крымчаков на русскую столицу. Более того, князя обязали публично обещать «не соблазняться» в вере «…и к иной вере не приставати». Как будто судили отступника от православия!
Летом того же года с двух бояр и одного окольничего царь взял «поручную запись» на кн. И.Ф. Мстиславского. «За порукой» этих людей князь давал обязательство не перебегать к турецкому султану, в Крым или же в Литву, не «наводить» на государя и его детей вражеские войска, не заводить тайных сношений с неприятелем, чтобы навредить собственному монарху. Если бы он нарушил условия поручной записи, то поручители оказывались должны Ивану IV 20 000 рублей — фантастическую сумму, стоимость небольшого города с прилегающими землями [62] !
62
Перед тройкой поручителей в свою очередь поручились за князя Мстиславского 284 дворянина, подписавшись на ту же сумму штрафа в случае его измены.
И, наконец, самое неприятное. В 1572 г., когда Девлет-Гирей вновь рвался к Москве, а русское войско выбивало из него спесь у Молодей, воеводские назначения получили многие из тех, кто командовал полками в злосчастной битве за Москву. Они получили шанс «реабилитировать» себя. А вот Мстиславскому такого шанса царь не дал…
Величайший вельможа царства должен быть набрать полные легкие смирения и жить, склонив голову, низко опустив взгляд. Его срамили, его лишали доброго имени, его выставляли в качестве горчайшего предателя и чуть ли не отщепенца, покинувшего христианскую веру. Только одно поддерживало тогда Ивана Фёдоровича. Те, кто дрался вместе с ним за Москву, знали правду о его полной невиновности. Среди поручителей оказался тот же князь Дмитрий Хворостинин, участвовавший в обороне Москвы и отлично знавший цену своим коллегам-военачальникам.
Царь
63
И был там наместником чуть более полугода — с зимы 1571 — 1572 г. до конца лета 1572 г.
Отсюда можно сделать вывод: царю требовался громкий «политический процесс», а не подлинное расследование. Никакие подозрения в предательстве Мстиславского государя не посещали. Однако царь был недоволен Иваном Фёдоровичем, и его недовольство не носило одного лишь формального характера. Князь оказался среди тех, кто проиграл большую битву. Есть ли в том его вина, или ее несут иные командиры, да и сам царь, — трудно сказать. Иван Федорович заменил Бельского на посту главнокомандующего слишком поздно, когда спасти что-либо было уже крайне трудно. Однако в вину ему могли поставить то, что царь очень долго не получал вестей из спаленной столицы и даже не знал, какова судьба оборонительной операции у ее стен. К тому же Мстиславский не позаботился о расчистке города от мертвецов. Бог весть, был ли он тогда в состоянии заботиться о чем-либо, увидев, как сгорел его полк и, быть может, лично пострадав от лютого пламени…
В любом случае, кроме театрализованного представления вокруг имени князя Мстиславского, на него обрушились наказания реальные и очень болезненные.
Иван Фёдорович лишился значительной части земельных владений.
Следы опалы на Ивана Фёдоровича видны до конца 1572 г. Иными словами, около полутора лет его держат в черном теле. Это значит: одного из знатнейших людей царства ставят на весьма низкие должности. Воевода сторожевого полка! Кто-то считал бы такой пост пределом мечтаний. Но для высокородного Гедиминовича, водившего целые армии, подобная должность означала позор и унижение. Пользуясь терминологией советского времени, «командарма» перевели в «комбриги». Как минимум дважды князь отпил из этой чаши. По праву рождения Иван Фёдорович избавлен был от необходимости постоянно вести местнические споры. Его статус не сопоставим со статусом тех же Хворостининых, для которых возвышение без постоянной местнической борьбы вообще не представлялось возможным. Мстиславские стояли так высоко в иерархии служилой знати, что мало кто посмел бы с ними тягаться. Однако и они не были исключены из общей системы местнических счетов. Государева опала означала для рода серьезную «потерьку», как говорили в те времена. А «потерька» могла наихудшим образом сказаться на судьбе потомков.
Иван Фёдорович снес опалу и все принесенные ею несчастья безропотно. От Ивана Грозного бегали за рубеж многие служилые аристократы. Кому-то затея удалась, кого-то задержали, и Мстиславский занимался в свое время расследованием «дела» подобных беглецов… Относительно самого Ивана Федоровича в источниках нет даже малейшего намека на подобные намерения.
Доверие Ивана IV вернулось к «командарму» лишь ко времени удачного похода в Ливонию зимы 1572–1573 гг. Государь мечтал о новом решительном ударе, способном вернуть России преимущество на Ливонском театре военных действий. Потребовались опытные полководцы, знающие этот фронт.
И вот супруга (вторая) Ивана Фёдоровича приглашается на свадебное торжество короля Магнуса Ливонского и кн. Марии Владимировны Старицкой. Через жену, косвенно, честь оказывается и самому Мстиславскому. А потом его берут в поход на более высокую должность.
В январе 1573-го русские войска взяли Пайду. Тогда Мстиславский возглавлял полк правой руки, считавшийся «честию выше» сторожевого.
После взятия Пайды открылась прямая дорога на Колывань (Таллин) и другие города к западу — северо-западу. Царь отправляет большую шестиполковую армию, назначив ее главнокомандующим служилого татарского «царя» Саинбулата Бекбулатовича, а вместе с ним Ивана Фёдоровича. Иван IV, да и сам князь Мстиславский, по всей видимости, надеялись повторить успех 1560 г.