Воин Храма
Шрифт:
Когда Кадан понял, что Леннар без предупреждения оставил его, на несколько мгновений отчаянье охватило его. Казалось, он потерял вовсе не человека, который стал объектом его пристального внимания в последние несколько недель — Кадан потерял самого себя. Будто сердце вынули из его груди.
Он, однако, нашел в себе силы вежливо попрощаться с отцом и уже на полпути в свои комнаты понял, что следует делать теперь.
Замок Уик не только располагал всем необходимым для обеспечения проживания
Дорога эта проходила под озерами и под холмом, и потому, зная правильный путь, можно было добраться до города всего за пару часов — в то время как путь верхом требовал больше из-за того, что дорога шла в обход холма.
У Кадана, конечно, не было уверенности в том, что Леннар вообще отправиться в Уик. Но, с другой стороны, рыцарю, покинувшему убежище среди ночи, неизбежно требовалось запастись едой. А сделать это где бы то ни было, кроме городского базара, он не мог.
Колодец позволял спустить до уровня пещер вещевой мешок. Хрупкий юноша, такой как Кадан, мог, конечно же, спуститься в пещеры и сам.
Куда тяжелее дело обстояло с конем.
Кадан свернул в сторону конюшни и какое-то время разглядывал своего любимого жеребца. Жаль было оставлять его одного, но пропажа коня из конюшни вызвала бы слишком много подозрений — а отец никогда бы не позволил Кадану вот так покинуть дом. Это юноша отлично понимал.
Вместо того чтобы седлать коня, он вернулся к себе. Выпотрошил ларцы и собрал все те ценности, которые легко удалось бы продать. Распихав их по карманам, Кадан накинул на плечи плащ — он вовсе не был уверен, что вернется к зиме, да к тому же его было бы совсем уж обидно оставлять.
Побросав в мешок предметы первой необходимости, Кадан отправился на кухню и там обогатился несколькими небольшими кругами сыра и караваем хлеба. Больше ничего стащить не удалось — кухарка заметила его, и прежде, чем она начала задавать вопросы, Кадан поспешил скрыться с глаз.
Спуститься в колодец днем он не мог — пришлось ждать темноты. Так что остаток дня Кадан провел на крепостной стене, глядя на раскинувшиеся в низине озера и пытаясь высмотреть на горизонте силуэт всадника, который наверняка уехал уже достаточно далеко.
Только когда на замок опустилась ночь, Кадан направился к колодцу. Привязав веревку к лебедке, он подергал за нее и перепрыгнул через бордюр. Руки тут же сорвались и поехали вниз. Кадан пискнул от неожиданности, но тут же замолк, возобладал над собой и дальше двигался уже как умелый скалолаз.
Он удачно перехватил веревку — успев, правда, пару раз удариться о края колодца, локтем и плечом, и, торопливо перебирая руками, спрыгнул на каменный карниз, который
Кадан хотя и не путешествовал толком никогда, все же был гибок и силен, и путь давался ему легко. В подземелье было холодно, но мысли о том, что вскоре он окажется с Леннаром вдвоем, согревали его.
Однако когда он выбрался на поверхность, что-то поменялось в нем. Будто пробудилась сила, дремавшая с самого рождения внутри. Она пока еще не наполнила его до краев, но билась вторым сердцем в груди.
Кадан отыскал Леннара в городе меньше чем за час — как будто между ними протянулась невидимая нить.
Он стоял в полумраке проулка, низко надвинув капюшон, и никак не решался подойти. Незнакомый страх охватил Кадана.
"А что, если он снова оставит меня?" — билась мысль.
И Кадан решил обождать. Он готов был тенью следовать за тем, кто не давал покоя его душе. Безошибочно находил путь, которым следовал Леннар — но держался позади, так чтобы рыцарь не мог заметить его.
У торговца лошадьми он на несколько отцовских фибул выменял гнедую кобылу — такую, чтобы не бросалась в глаза.
Иногда он слышал ржание его коня далеко впереди или топот копыт и тогда замедлял ход, чтобы не выдать себя.
А потом на плоскогорье опускался ночной мрак. Кадан разжигал костер, и ему казалось, что пламя наполняет его. В пляске алых лепестков он видел картины, которых в жизни видеть не мог.
Если бы Кадан был немного старше или циничней, он, возможно, подумал бы, что это лишь кружево старых сказаний переплелось в его голове. Но Кадан не пытался понять, откуда приходят видения — знал только, что они становятся ярче мира, в котором он жил.
Иногда, не сдержавшись, он начинал негромко, вполголоса петь — и слова баллад сами приходили к нему. Он пел о дальних берегах, где травы покрыты инеем, а воды рек подернуты льдом. О бесконечной пелене снега — белой, как мука на руках, и о воине, который ждал его у реки. И с каждым новым словом, покинувшим его легкие, боль сильнее теснилась в груди. Сердце его рвалось к Леннару, хотя Кадан и не знал, что за сила притягивает его.
Сны, до сих пор сладкие, теперь наполняла горечь — то ли тоска по несбыточному, то ли обреченность и боль воспоминаний, которые не вернуть.
Кадан не знал.
И когда Леннар снова вошел в город — теперь это был Абердин — Кадан уже не мог справиться с собой. Держаться в отдалении становилось все более невыносимо для него.
Он думал, что стоит открыться Леннару, стоит заставить рыцаря принять его любовь, как это пройдет.
Но этого не произошло.
Продолжая следить за Леннаром, Кадан вычислил шхуну, на которой тот собирался отправиться в путь. Продав недорого коня трактирщику, он подождал наступления ночи и в темноте, пока матросы с пользой проводили последнюю ночь на берегу, забрался на нее.