Воин из Киригуа

Кинжалов Ростислав Васильевич

Но постепенно облако тумана, наполнявшего его голову, рассеялось, и юноша припомнил известие о смерти Эк-Лоль, принесенное Цулем, бурные события той ночи, победу над войском Кантуля… Вот когда был убит Укан! Но что же случилось потом? И внезапно перед глазами Хун-Ахау встали суровые лица приближающихся отовсюду воинов, отчаянная последняя схватка, плечом к плечу со Шбаламке… Битва с новым врагом, в которой он был ранен, — вот последнее, что он мог припомнить… Где же он находится теперь? Их снова отправили в Тикаль? Он снова в лагере для рабов? Не похоже, здесь слишком тихо!

Вдруг новая мысль. пришла ему в голову: может быть, он тоже умер и находится в гробнице? Холодный пот выступил на лбу юноши, но затем он сообразил, что вряд ли мятежного раба будут хоронить

в склепе. Нет, это не так! Где же он? Пытаясь поднять руку, Хун-Ахау пошевелился, и жгучая боль, мгновенно пронизавшая все тело, заставила его застонать.

— Что ты хочешь, Хун-Ахау? — спросил в темноте чей-то приглушенный добрый голос. Большая теплая рука заботливо потрогала его лоб. — Ты слышишь меня?

— Кто ты? — слабо спросил юноша.

— Ты не узнаешь меня? Это я, Ах-Мис! Благодарение милостивым богам, наконец-то ты очнулся! Я уже боялся, что твоя душа никогда не вернется к тебе. Ты лежал тихо-тихо и даже ни разу не застонал…

— Где мы, Ах-Мис?

— Мы с тобой в хижине одного доброго земледельца. Сейчас ночь, постарайся уснуть. Все будет хорошо, и ты скоро выздоровеешь…

— А где все остальные? — спросил юноша. — Почему они молчат? Или они в других хижинах? Мы что, всё в том же селении, где на нас напало войско накона? Нам надо немедленно двигаться дальше! Позови скорее сюда Шбаламке, Ах-Мис…

— Шбаламке? — В голосе Ах-Миса зазвучали удивление и горечь. — Ведь он был убит на твоих глазах!

— Шбаламке убит? — Хун-Ахау сделал попытку приподняться, но не смог. Он слабо вскрикнул, и беспамятство снова охватило его.

Когда юноша очнулся вновь, был день. Лучи солнца, пронзившие яркими копьями тонкий плетень, заменявший хижине стены, упирались в желтую утрамбованную глину пола. Где-то неподалеку слышался ритмичный шум зернотерки. Все это так напоминало Хун-Ахау обстановку его детства, что он невольно глянул на дверь, ожидая, что вот-вот войдет мать. Но никто не появлялся. И понемногу яркое ощущение спокойной радости и беззаботности, навеянное воспоминаниями о детских годах, потускнело, скользнуло прочь и вместо него появилось уже привычное чувство настороженности и затаенной тревоги. Юноша вспомнил слова Ах-Миса о том, что Шбаламке убит. Сразу стало горько во рту. Значит, их разбили? Гдо же он сейчас находится?

Теперь глаза Хун-Ахау уже внимательно обежали хижину. Ее внутренний вид ничего ему не говорил: он мог быть и в двух шагах от Тикаля, и за много дней пути от него. Обычная хижина простого земледельца. Куда же девался Ах-Мис?

Как будто в ответ на этот немой вопрос в хижину, пригнувшись, осторожно вошел Ах-Мис. Увидя устремленные на него глаза Хун-Ахау, великан радостно ухмыльнулся и, подойдя к куче сухих кукурузных стеблей, на которых лежал юноша, поспешно уселся рядом.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Сильно ли болит голова? У тебя уже хороший вид, Хун-Ахау, значит, ты поправляешься!

— Я себя чувствую очень хорошо, и голова почти не болит, — нетерпеливо сказал Хун-Ахау. — Расскажи мне лучше, что произошло после того, как меня ранили. Где все наши товарищи?

Доброе лицо Ах-Миса внезапно омрачилось; он тяжело вздохнул.

— Что же тебе рассказывать? — произнес он медленно. — Вот когда выздоровеешь, ты все и узнаешь!

— Слушай, Ах-Мис, — сказал юноша, в упор глядя на великана, — неужели ты не понимаешь, что я должен знать все сейчас? Разве я смогу заснуть, раздумывая о том, что произошло с нашим отрядом, и не получая ответа. Неизвестность хуже самой горькой вести. Прошу тебя еще раз, расскажи мне все, ничего от меня не скрывая. Обещаю тебе, что это не принесет мне вреда! Ну, начинай же, — добавил он, видя, что Ах-Мис все еще медлит с рассказом, — я жду!

Великан еще раз тяжело вздохнул и начал рассказывать. Отрывистые, короткие фразы падали с его губ тяжело, как камни.

— Войско накона напало на нас неожиданно; никто не заметил, как они приблизились. Наши дрались изо всех сил, но сил-то уже ни у кого не было. Ты помнишь, какую битву мы выдержали перед этим. Сразу стало ясно, что долго мы не продержимся. Некоторые не выдержали,

ударились в бегство. Я сражался неподалеку от тебя и Шбаламке. Когда твоего названого брата ударили копьем, он вскрикнул, и ты обернулся. Тут тебя ударили палицей по затылку. Я видел, как вы оба упали, и решил, что наше дело проиграно. Поэтому, когда меня стали вязать, я не очень сопротивлялся — мне уже было все равно: смерть, плен, рабство — раз вас нет. Воины накона набрали много пленных — не меньше сотни. Всех нас отвели в сторону. А потом я увидел, как након проходил по улице, где была битва, и осматривал трупы. И он сказал: «Раненых рабов добить». Тут вдруг я подумал: а если тебя или Шбаламке только ранили, и вы лежите, беспомощные, и воины вас добьют. Мне стало очень грустно, и я пожалел, что так легко дался, чтобы меня связали. Мне очень захотелось освободиться, но я сказал себе: «Не спеши, Ах-Мис, не торопись, подумай!» — как будто это ты мне говорил. Я начал думать и наконец придумал. Стемнело, воины расположились на отдых, пленных никто не сторожил. Я лег на землю, согнулся как следует, и веревки на моих руках оказались около зубов. Я их перегрыз очень быстро, а развязать путы на ногах было уже совсем просто. Так я освободился и осторожно отполз от пленных. Мне очень хотелось найти вас и убедиться самому, действительно ли вы мертвы. Потом я встал на ноги и пошел по улице, совсем не прячась. Никто из воинов не обращал на меня внимания. Только когда я начал наклоняться и осматривать трупы, один из них крикнул мне: «Ты что ищешь?» А я ему ответил: «Свою палицу». — «Ищи, ищи, — снова крикнул он, — может, к утру найдешь!» И засмеялся. Чему он смеялся, скажи мне, Хун-Ахау?

— Он принял тебя за одного из своих, — сказал юноша, — на тебе ведь была одежда воина, которую ты получил после битвы с Ах-Печем.

— Должно быть! Я долго искал вас, пока не нашел. Шбаламке был мертв и уже закоченел. А у тебя тело было мягкое, я пощупал сердце, оно билось слабо-слабо. Я понял: тебя надо спасать! Но как? Если я потащу тебя на спине — сразу заметят и задержат! Тогда я лег рядом с тобой и начал передвигаться ползком и тащить тебя. Ты очень легкий, Хун-Ахау, мне было совсем не трудно. Так я добрался до края дороги, а там, за домом, встал и взвалил тебя на спину. Как я бежал — наверное, никогда в жизни еще я так не бегал! В лесочке, у ручья, я обмыл твои раны и пытался привести тебя в сознание, но это не удалось. Я сильно испугался за тебя — вдруг все-таки ты умрешь — и поэтому немедленно отправился в путь. Шел я в сторону от главной дороги, по которой двигались мы из Тикаля. Мне хотелось уйти подальше от места сражения и тогда уже попросить помощи. Я шел всю ночь. Утром я спрятался на чьем-то поле, и там нас обнаружил его хозяин. Он очень хороший человек! Если бы не он и его жена, ты бы умер! Вукуб-Тихаш — так зовут его — ухаживал за тобой, как за родным сыном. Ты и сейчас лежишь в его хижине. Вот и все!

И закончив непривычно длинное для него повествование, Ах-Мис облегченно вздохнул.

— Ты рассказал ему, что мы беглые рабы? — спросил Хун-Ахау.

— Я попытался ему сказать, что мы братья и тебя ранил прыгнувший с дерева ягуар, — выдавил смущенно великан, — но Вукуб-Тихаш засмеялся и сказал, что он уже стар для сказок и пусть я лучше помолчу. Он прячет меня в сарае, когда уходит на работу, и не велит оттуда выходить, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, — наверное, он знает!

Хун-Ахау задумался. Скорбь и гнетущая печаль переполняли его душу. Лучшие люди, которых он любил всем сердцем, погибли. Дело, за которое они сражались, проиграно. Цель, к которой он так упорно стремился последние полтора года — свобода для товарищей и себя, — казалась теперь безнадежно далекой. Если даже удастся ему и Ах-Мису избежать преследования и благополучно ускользнуть из пределов Тикальского царства — разве принесет это теперь ему успокоение? Нет, не собственная свобода, а освобождение всех страдавших от непосильного изнурительного труда, от побоев и издевательств, увечий и позорной смерти — вот о чем он мечтал и чего добивался все это время. Что же им, оставшимся вдвоем от целой армии, делать теперь?