Воин сновидений
Шрифт:
– Бровко, Бровко, ты где? – тихонько посвистел он.
Ничего. Ни лая, ни скулежа. Внутри будки ничего не было видно, и Серега сунул туда руку – его шарящие пальцы мгновенно погрузились в жесткую, кудлатую шерсть Бровка…
Собаку била крупная дрожь. Горячий, как у больного, нос ткнулся в хозяйскую руку.
– Ну ты чего, Бровко, чего? – растерянно поглаживая морду пса, пробормотал Серега.
– Ау-ув-ув! – из пасти трясущегося Бровко вырвался сдавленный, едва слышный скулеж.
И в этот момент где-то невдалеке безнадежно и горестно заплакал младенчик.
Продолжая успокаивающе
Да что ж он, ничейный, что ли, на улице валяется, никто не подходит? Или мамка его к соседке на посиделки удрала да не слышит?! Во бестолковая! Серега по-взрослому сплюнул, решительно поднялся и пошагал к калитке…
Он уже не видел, как за спиной из будки высунулась кудлатая морда Бровка. Припадая на брюхо, будто чья-то огромная ладонь прижимала его к земле, пес попытался ползти за хозяином. И тут же в ужасе метнулся назад, в будку, вжался в заднюю стенку и снова забился в трясучке.
С громким и неприятным скрипом калитка захлопнулась за спиной. Серега нерешительно остановился. В непривычной сплошной темноте тыщу раз днем и ночью исхоженная деревенская улица казалась землей неведомой – сделаешь шаг и провалишься в яму с острыми кольями на дне, как в книжке про Африку, которую их классу читал учитель. Там такие ловушки делали черные люди-негры, которых угнетали белые буржуазные захватчики. Они с Демьянкой после той книжки тоже выкопали такую ловушку… Они с Демьянкой…
Изнутри как холодом окатило, а желудок скрутило в липкий болючий ком. Серега понял, откуда идет плач – от Демьянкиной хаты, вот откуда!
– Демьянка… – прошептал Серега, и ноги сами сорвались на бег. Вздымая босыми пятками тучу пыли, он бросился к опустевшему дому. Хотя какой же он опустевший, ежели плачет кто-то, да еще так горько? Плач приближался, словно не Серега бежал ему навстречу, а звуки напирали на мальчишку, разрастаясь, точно стена, окружая со всех сторон, заставляя ничего не видеть и не слышать, только эти безысходные рыдания. Задыхаясь, Серега ворвался на двор – непривычно грязный, весь в куриных перьях, отпечатках сапог и лепешках растоптанного зерна, перемешанного с коровьим навозом. Плач вдруг стих, но не смолк совсем, став тонким, как комариный звон, но теперь Серега был точно уверен, что сочится он из окон с сорванными ставнями. Серега кинулся к крыльцу…
Четыре ярко-зеленых огня вспыхнули в проеме распахнутой двери. Светились они парами: два нижних – маленькие, у самого пола, два верхних, наоборот, над Серегиной головой. Тонкая щель узкого вертикального зрачка прорезала все четыре огня, они моргнули – и пристально уставились на Серегу. Откуда-то снизу донеслось угрожающее, точно змеиное, шипение. Серега попятился, едва не свалившись с крыльца и чувствуя только одно желание – бежать, бежать как можно дальше!
Плач в хате взвился таким нестерпимым, душераздирающим отчаянием, что Серегу швырнуло обратно к двери, прямо на светящиеся
Точно по чьему-то приказу во всех четырех углах разом вспыхнули свечи, расцвечивая стены пляшущими черно-багровыми тенями.
– И что же тебе здесь надо? – послышался сзади негромкий, полный угрозы, голос. И снова шипение…
Медленно-медленно, чувствуя, как от ужаса немеет тело, Серега обернулся.
Позади него в дверном проеме стояла Ганька. Коса толстой змеей лежала на груди. Зеленые глаза казались разрезанными пополам черной линией зрачка. Ганька пристально глядела на мальчишку, а на плече ее, глядя точно такими же светящимися зелеными глазищами, сидел черный кот.
От облегчения у Сереги ноги дрогнули в коленках – Ганька, всего лишь Ганька, пусть странная, но знакомая, привычная… И ту же новая мысль заставила мальчишку насторожиться – как же он Ганьку в темноте не разглядел? Юбка-то на ней черная, а рубаха белая, как первый снег!
– Слышь, Гань… – невольно озираясь, словно надеясь найти в пустой хате помощь и защиту и пятясь от неподвижной девушки, пробормотал Серега. – Вроде как плачет тут кто…
Кот у Ганьки на плече изогнул спину, плотно прижал уши к голове, отчего враз стал похож на неведомую змеюку, раззявил рот с поблескивающими белыми клычками и злобно зашипел.
– Плачет? – незнакомым, каким-то гулким голосом переспросила Ганька. – Кому ж тут плакать?
И вправду, плач, назойливым комаром звеневший в ушах, вдруг разом смолк. Будто рыдающему младенчику шапкой заткнули рот. Серега закрутил головой по сторонам, разглядывая единственную горницу Демьянкиной хаты. Разбросанное по полу тряпье, раскуроченные сундуки…
– Сам видишь, нет тут никого, – сказала Ганька, и крупная капля пота скользнула по ее виску. – И спрятаться негде!
– Может, на горище? – спросил Серега, запрокидывая голову к пустому квадрату хода на чердак.
– Погляди, – разрешила Ганька – говорила она отрывисто, точно каждое слово давалось ей с трудом, плечи сгорбились, как под тяжестью…
Мгновение Серега пристально глядел на нее – что-то тут не так, ох не так! – потом по брошенной активистами лестнице взобрался наверх. Его голова медленно поднялась над чердачным полом… Выглянувшая из-за тучи луна залила маленькое горище переливающимся, как вода, серебристым светом. На полу валялись остатки прелой соломы, с заполошным писком мелькнула хвостом мышь… Скрипя ступенями, Серега спустился вниз. Уже не спрашивая Ганьку, взял свечу, заглянул в подпол. Пусто. Не осталось ни крынок со сметаной, ни плетенок чеснока, ни бутылей с домашней наливкой… И никаких плачущих младенцев!
– И что же ты там ищешь? – все тем же хрипловатым голосом с трудом спросила Ганька. – После товарищей активистов искать уже нечего, все подчистую вымели!
Серега почувствовал, как у него дыхание перехватило, а щеки от стыда аж горячими стали. Неужто она думает, он остатки Демьянкиного добра растаскивать пришел?
– Ничего я не ищу! – едва не плача от обиды, выкрикнул он.
Черная Ганькина коса метнулась, как крыло ворона, и нестерпимо сверкающие глаза нависли над ним, застилая весь мир.