Воинский дискурс: три источника, три составные части
Шрифт:
Не вполне понятно каким образом могли воодушевить идущих в бой плотники, сообщая им об успехах своего дела, но мысль ясна: о грядущей победе должны говорить все, чтобы воинам передавалась общая уверенность в успехе дела. Фактически, это означало широкое применение в армии агитации, в терминах XX века. Чтобы закрепить воздействие агитации, «Артхашастра» рекомендует задействовать материальные стимулы, причем так, чтобы они также становились одним из элементов пропаганды: «Главный военачальник, ублажив войско деньгами и почестями, должен обратиться к нему со следующими словами: «100 000 пана за убийство [вражеского] царя 50 000 – за убийство полководца и царевича-наследника. 10 000 – за убийство главы храбрецов. 5000 – за уничтожение слона и колесницы. 1000 – за уничтожение коня. 100 – за убийство главы пехоты, 20 – за голову [убитого простого воина]. К тому, что захвачено прибавляется
Такая речь была бы очень возможна в устах римского императора периода упадка империи, например, Максимиана или Валентиниана, перед преторианцами, чью преданность он покупал, но трудно представить, чтобы она исходила из уст полководца, сражающегося за родину. Период правления Чандрагупты Маурьи (IV в. до н. э.) был периодом активной борьбы с вторжением внешнего врага в лице Александра Македонского. К тому же этот период сопровождался кризисом традиционного индуизма и борьбой его с оппозиционными течениями буддизма и джайнизма, которые существенно поколебали господствующее положение Варны брахманов в древнеиндийском обществе. В «Артхашастре», тем не менее не находит отражение этих процессов. Наоборот, трактат рекомендует царю перед сражением «поручить себя также (заботам) брахманов» [2, с. 418]. Из сказанного следует вывод, что «Артхашастра» может быть датирована, согласно второй теории, II–III веком – времени относительно безопасного развития Индии и стабильности ее общественных институтов.
Таким образом, относительная бедность пафосов древнеиндийской военной риторики приводила к снижению интенсивности речевого воздействия полководцев на войска, что «Артхашастра» предлагала компенсировать экстенсивным путем (агитацией и пропагандой) и материальным стимулированием.
В Древнем Китае значительно раньше, чем в Европе получили распространение трактаты по военному искусству, в которых в первую очередь рассматривались вопросы стратегии.
Следует отметить, что вопреки сложившемуся мнению, многие положения китайских военных трактатов умозрительны, имеют характер ложных умствований кабинетных военных, которые, вдобавок, слабы с точки зрения логики, подчинены поиску красоты формы к ущербу для содержательной ценности.
Во-первых, это касается заблуждения, что на войне можно предусмотреть все и вся, отводя противнику роль мальчика для битья. У Сунь-цзы, например, можно прочесть следующее: «Тот же, кого в древности считали искусным в военном деле, побеждал там, где легко можно было победить. Вот почему когда искусный в военном деле одерживал победу, он не приобретал славы знатока или заслуг героя. Его победа в войне не вызывала ни малейшего сомнения. А не вызывала сомнения она потому, что он побеждал наверняка. Ибо он побеждал того, кто был уже обречен на поражение. Поэтому, кто искусен в военном деле, занимает такую позицию, которая делает невозможным его поражение, а потом не упускает случая нанести поражение неприятелю. Вот почему победоносное войско сначала побеждает, а потом ищет сражения; войско же, обреченное на поражение, сначала вступает в бой, а потом ищет победы» [20, с. 201–203].
Преклонение перед силой мысли и забвение значения воли в военном деле в этом отрывке поразительны. Привычку древнекитайских стратегов воевать «на бумаге», по карте выдает упование на силу «позиции», простирающееся до признания, что «трусость и храбрость – это следствие потенциала позиции» [10, с. 220]. Недаром, все авторы трактатов, в сущности «легендарные» полководцы – время не оставило достоверных свидетельств их побед на поле брани.
Во-вторых, стремление к формальной красоте вывода, обычно имеющего цепочечную структуру, как и в приведенном выше отрывке, нередко приводит в содержательной слабости умозаключений, например, у Сунь Биня: «Командующий должен быть справедливым. Если он не будет справедливым, он лишится достоинства. Если он лишится достоинства, у него не будет авторитета. А если у него не будет авторитета, его воины не пойдут за него на смерть. Вот почему справедливость – всему голова на войне. Командующий должен быть человечным. Если он не будет человечным, его войско не сможет воевать, а если войско не сможет воевать, оно не достигнет успеха. Вот почему человечность – это туловище войска. Командующий не может быть без добродетели. Если у него не будет добродетели, он не будет иметь влияния, а если у него не будет влияния, он не сможет использовать все возможности своего войска. Вот почему добродетель – это руки войска. Командующий должен обладать доверием. Если у него не будет доверия, его приказы не будут исполняться. А если приказы не будут выполняться, войско не будет сплоченным. Вот почему доверие – это ноги войска. Командующий должен превосходить всех умом. Если он не будет превосходить всех умом, действиям войска не будет хватать решительности. А потому решительность – это хвост войска» [10, с. 442–443].
Сочетание параллельной и последовательной темарематической связи, анафор и метафорики действительно придают периоду красоту и завершенность. Но почему же если командующий не будет человечным, его войско не сможет воевать? История войн свидетельствует, к сожалению, об обратном. Почему, если командующий не будет пользоваться доверием, его приказы не будут выполняться? А на что же тогда дисциплина и богатый арсенал методов принуждения? И как связаны умственное превосходство командующего и решительность действия войска? Решительность является производной в первую очередь от воли военачальника. На все эти вопросы трактат не дает ответа.
Неограниченность людских ресурсов натолкнуло военных теоретиков Древнего Китая на мысль заменить воспитание войск «профессиональным отбором». У-цзы, например, хоть и советовал изучать свойства воинов, но не с тем, чтобы найти лучшие способы воздействия на них, а чтобы выбрать готовых, мотивированных исполнителей: «Они (правители. – С.З.) собирают из своего народа отважных и храбрых, сильных духом и телом и составляют из них отряд; они собирают таких, кто с радостью идет в бой, отдает все свои силы борьбе и тем проявляет свою преданность и храбрость и составляет из них отряд; собирают таких, кто может переходить через горы, проходить далекие расстояния, кто быстр в ходьбе, умеет хорошо делать переходы, и составляют из них отряд; они собирают таких слуг, кто утратил свое положение и хочет снова иметь заслуги перед государем, и составляют из них отряд; они собирают таких, кто сдал крепости, не смог защититься, кто хочет смыть свой позор, и составляют из них отряд. Эти пять отрядов являются отборными частями армии» [18, с. 141]. Подобное «разделение труда» характерно, разве что, для сказочных персонажей, одни из которых выдергивают с корнем деревья, другие крошат скалы, третьи поворачивают русло рек в зависимости от возникающей задачи.
В замыслах китайских стратегов войскам отводилась роль немых исполнителей приказов. «Мудрый государь и искусный полководец – писал в своем трактате Сунь Бинь, – не делают ставки на рядовых воинов» [18, с. 365]. Личность отдельного воина, а вслед за ним и всей армии лишалась индивидуальности, приносимой в жертву целесообразности, порядку и дисциплине настолько, что, например, солдат, выскочивший без команды из строя и зарубивший двух неприятелей, по приказу своего полководца предавался смерти.
Авторы других древнекитайских трактатов по военному искусству были, правда, не столь категоричны. Вэй Ляо-цзы, например, не только признавал необходимость подготовки войск к сражениям, но и с определенностью утверждал, что «в бою необходимо, чтобы полководец воодушевлял своих солдат. Это все равно, как сердце управляет руками и ногами. Если дух не поднят, солдаты не пойдут на смерть из верности долгу, никто не будет сражаться» [18, с. 509]. Ли Вэй-гун также полагал, что «когда существо, состоящее из плоти и крови, борется с воодушевлением, не обращая при этом внимания на смерть, это происходит оттого, что таким его делает дух. Поэтому правила ведения войны заключаются в том, чтобы… пробудить в них (воинах. – С.З.) дух победы» [18, с. 311]. Да и Сунь Бинь со ссылкой на Сунь-цзы [24] писал в другом месте своего трактата, что «когда подходишь к месту сражения и сближаешься с неприятелем, важно укрепить дух воинов. Когда назначен день битвы, важно вселить в воинов непреклонную решимость сражаться. А перед началом сражения важно поддержать в воинах боевой дух» [10, с. 404].
24
Определенная часть современных исследователей отождествляет этих двух персонажей.
Боевой дух, правда, можно трактовать как ци (энергию, жизненную силу), для поддержания которой достаточно, чтобы перед сражением солдат был хорошо накормлен, одет, обут, снаряжен, вооружен и не слишком утомлен. Сделать такой вывод можно на основании анализа плохо сохранившегося текста главы XIII трактата Сунь Биня, которая так и называется «Поддержание боевого духа»: «…и устрашить воинов всей армии, дабы воодушевить их (выделено мной. – С.З.). Командующий отдает приказ… и этот приказ служит тому, чтобы поднять их дух. Командующий приказывает… короткую боевую одежду, дабы придать воинам решимости и укрепить их дух. Командующий приказывает выдать каждому воину еды на три дня, и люди государства делают, чтобы вселить в воинов непреклонную решимость сражаться. Командующий созывает своих охранников и объявляет им «Питье и еда не…», чтобы поддержать в воинах боевой дух» [10, с. 404].