Воинствующий мир
Шрифт:
В поместьях прославленного русского фельдмаршала работают люди Николая Игнатьевича Тарасова. Хорошо работают, успешно. А успех кроится не только в профессионализме и апробированном новаторстве, а и в том, что им никто не мешает. Так что Суворов, как ненавидел жизнь помещика, так и продолжает это делать. И о том мне прекрасно известно.
— Вы испробуйте курузу. Занимательная она. Вот и траву жуешь, да сладка, зараза, вкусна куруза, — продолжал в своей манере балагура общаться Суворов.
— Сие кукуруза, ваше высокопревосходительство. Смею заметить, что она вырастет и без вашего личного внимания. Я прикажу и вам доставят самую сладкую во всем мире кукурузу.
Какой возраст самый капризный? Дети? Безусловно, они могут быть таковыми, но сравниться в этом показателе со стариками ребятишкам сложно. У людей преклонного возраста, пусть на вид и таких живчиков, как нынешний Суворов, имеется крайне много психологических проблем.
Когда начинаешь подводить итоги своей жизни, то часто видишь утраченные возможности. Вот тут мог бы поступить иначе, а в этом моменте старался, считал себя победителем, достойным славы, но не получил должной благодарности. Особенно должно быть тяжело великим людям, которые всю жизнь отдали службе Отечеству, в том числе из-за этого не имели нормальной семьи, мало принимали участия в воспитании детей. Все положили на алтарь русских побед и…
И такой финал. Ведь обвинение в измене Александра Васильевича Суворова прозвучало. У Павла Петровича был донос о том, что фельдмаршал в своих имениях распространяет воззвания о пагубности военной реформы, а для нынешнего императора подобное — это уже измена.
И только недавний разгром персидских войск Суворовым сдержал гнев императора и он, как было в иной реальности, не отослал Александра Васильевича в Карелию в весьма дряные условия ссылки. Нынче фельдмаршалу разрешено носить мундир несмотря на то, что обвинения в измене никто не снимал и имя Суворова не было обелено. Вот только меня законопатили в Петропавловскую крепость лишь потому, что я имел удовольствие общаться с Суворовым.
Как стало известно позже, Александру Васильевичу непрозрачно намекнули, что я пострадал из-за него. И продолжи он хоть какую деятельность против военной реформы, так и другие люди, уже более близкие, пострадают. Грамотно ломали Суворова. За себя он бы никогда не забеспокоился, а вот за людей этот великий человек часто чувствовал личную ответственность. Ему нравилось быть покровителем.
А еще как же грамотно было отправить именно меня уговаривать Суворова вернуться. Тут игра на чувствах фельдмаршала, его ощущения вины перед тем, что пострадал я, невинный человек. И пусть в моем аресте были и другие подводные камни, Суворову о них я не скажу. Как бы не звучало цинично, но и мне выгодно, чтобы Александр Васильевич испытывал чувство вины из-за моего ареста.
— Меня выкинули, как ненужную вещь. Еще недавно я входил в Исфахан и персы склоняли свои головы от моего вида и тех богатырей, которые меня сопровождали и все… Катись, мол, Суворов, курузу грызть. Не потребен ты нам более, — наконец прозвучали обиды.
Я счел некоторым прогрессом в общении, когда Александр Васильевич с упоением стал рассказывать множественные свои обиды. Он посчитал меня столь близким человеком, чтобы все это высказать? Уже хорошо, как и то, что фельдмаршал выговаривается. Он уже принял решение, теперь нужно лишь найти дополнительные доводы, чтобы у Суворова не оставалось сомнений в правильности выбора. Зная тщеславность полководца, я нашел правильные слова.
— Я скажу крамолу, ваше высокопревосходительство, но… — я замялся, так как наружу рвались опасные слова, но все же продолжил только чуть смягчив формулировки. — Правители — они заложники обстоятельств, а еще они зависят от таких людей, как вы, ваше сиятельство. Ваши победы делали Екатерину Алексеевну поистине великой правительницей. Вы же можете сделать и Павла Петровича великим. Он уже тот, при ком покорен Иран и Кавказ. Так позвольте же выбить на самой высокой скале в Альпийских горах ваше имя!
Все. Вот за то, что я посмел сказать, что Павел Петрович не сам велик, как государь, а Суворов его таковым может сделать, могу вновь оказаться в Петропавловской крепости. Но с Суворовым нельзя юлить, он умен и оскорблен, унижен, что его более всего гложет — он считает, что предан забвению.
— Вот так уйдет великий Суворов? Поедая кукурузу. Кстати, с вашими болями в желудке ее есть нельзя. Она может и засорить кишечник. Я собирался в своем имении создать школу для сирых детей, кабы в ней учить воинскому ремеслу, с семи годов. Они будут суворовцами, так назвать хотел будущих воинов, коих после отправлю учиться дальше. С мальства вы, ваше высокопревосходительство, станете для них примером. Будьте же достойны себя, того Суворова, что не проиграл ни одного сражения, брал Измаил, перед кем склонялся персидский шах и мятежник Костюшко! — я встал из-за стола, за которым мы сидели и уже второй час обедали. — Ваше высокопревосходительство, разрешите уйти!
Был ли я, действительно, раздражен? Не настолько, чтобы демонстративно вскакивать и так манерно отворачивать глаза, словно задели мою честь, а я, преисполненный уважения к человеку, реагирую лишь своим резким уходом.
Суворов молчал, пауза затягивалась. Такой мой выпад должен был сподвигнуть фельдмаршала одернуть меня, сказать: «Сядьте… хорошо, вы правы». Так должно было быть, но… Я все-таки направился к выходу.
— Генерал-майор, я не дозволял вам уходить. Сядьте! — строго сказал фельдмаршал.
И от куда взялось в этом старике столько властности? После такой команды… приказа, не подготовленный человек не то, что сядет, он и перевыполнит приказ, ляжет.
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — я продолжил свою игру, внутренне ликуя, что не прогадал с выбором психологического приема.
И тут из Суворова будто вынули стержень, он вознес правую руку к лицу и прикрыл ладонью глаза, как это могут делать сильно уставшие люди. От чего он устал? От поедания кукурузы? Нет, от ничегонеделания. Я считаю, что самое большое испытание для энергичного человека — пассивно отдыхать. А, нет, есть еще одно, может не менее сложное — заниматься не своим делом.
— Ты считаешь, что выкинуть меня из армии — это то, что нужно прощать? Не могу я своих солдат одевать в букли, или мерить длину косы. Не пруссак я. Я со своим полком давил войска Фридриха Прусского еще при Гросс-Егерсдорфе, — усталым голосом говорил Суворов. — А еще за мной пошли люди, я не могу покориться и показать им, что все, что говорил — все это пустое.
Я сидел и слушал. Наконец, Александр Васильевич говорит то, что на сердце, а не прикрывается шутками да прибаутками. Я знал, что в иной реальности историки считали, что за Суворовым, когда его все же привезли в Петербург перед началом Итальянского похода, самолично ухаживал император Павел, чуть ли не горшки менял. И тогда Александр Васильевич далеко не сразу решил согласиться возглавить войска. Скорее всего, данный факт имел не малое значение при формировании негативного отношения Павла Петровича к Суворову перед самой смертью генералиссимуса. Такие вынужденные меры, на грани унижения, Павел не прощал после того, как стал императором.