Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
Волошенинов вопросительно взглянул на Стефана. Но тот приложил палец к губам и предостерегающе покачал головой. Человек за дверью потоптался немного и ушел.
– От царя, наверно, гонца прислали, – объяснил он. – Вот что я думаю, Михаил Дмитриевич. Как приедет Паисий в Москву, нам надо упредить людей Морозова и первыми его повидать да расспросить. А если все сможем выведать, то сразу понятно станет, кто за всем этим стоит, и что все это значит.
– Так это известно, боярин Морозов да дьяк Алмаз Ерофеев воду мутят. Еще, может, и боярин Львов, – откликнулся Волошенинов.
– Возможно, они, а может, и нет. Ну да ладно. Даст Бог, разведаем. А ты, я вижу, Михаил Дмитриевич хорошо разбираешься, что к чему, – и протопоп хитро улыбнулся.
– Так у меня и учителя-то какие, – ответил Волошенинов. – Я должен уже завтра передать в Разрядный приказ донесение Плещеева. Тот интересуется, каким порядком принимать в Путивле иерусалимского патриарха Паисия.
– Докладывай выше по чину, как и положено. А я как буду у государя, всё разузнаю, – сказал Вонифатьев.
На следующий день в пятницу на заседании кружка ревнителей благочестия Алексей Михайлович сам стал расспрашивать у Вонифатьева и Никона, что те думают о визите патриарха Паисия.
– Этот визит святейшего патриарха иерусалимского в Москву – добрый знак для нас. С ним едет от запорожского гетмана Хмельницкого и полковник Силуян Мужиловский. Они наверно, будут говорить с тобой, государь, о восстании запорожцев против Речи Посполитой. Но в этом деле нужно помнить, что прежде, чем вступать в войну с поляками на стороне запорожцев, не следует ли нам попытаться примирить Украину и Польшу? – уклончиво отвечал Стефан.
– Тоже так думаю. Дождемся патриарха Паисия и послушаем, что он нам скажет, – согласился с ним государь.
Двадцать первого января тысяча шестьсот сорок девятого года в Калугу, куда уже добрались патриарх Паисий и полковник Силуян Мужиловский в сопровождении казацкой свиты, от царя приехал гонец, доставив грамоту, в которой предписывалось «патриарха поставить на добром дворе», обеспечить его «кормом и дать подводы». А также были высланы богато украшенные и утепленные сани для патриарха, стряпчие и конюхи в помощь, а также две шубы в подарок: одна соболья, другая – песцовая, вкусный мед и вяленое мясо с рыбой к столу.
Уже двадцать седьмого января тысяча шестьсот сорок девятого года в солнечный и искрящийся легким морозцем день санный кортеж иерусалимского патриарха Паисия в сопровождении почетного стрелецкого эскорта во главе с князем Ефимием Мышецким, пересек заставу и оказался у ворот Чудова монастыря.
Москва встречала гостей редким пушистым снежком, мягко падающим на землю. Всё вокруг дышало тихим покоем и чистотой, зимней прелестью.
Как только сани подъехали к монастырским воротам, на колокольне приветственно и громко зазвонили колокола.
Паисий вылез из саней и направился вместе со свитой к воротам. Навстречу к нему вышли в парчовых с золотом парадных ризах, с крестами, кадилами в руках архимандрит Чудова монастыря Кирилл и священники.
Приняв из рук архимандрита крест, иерусалимский патриарх с особенным чувством приложился к нему. Потом поднял крест и торжественно осенил им стоящих рядом священников. После чего пышная процессия потянулась к соборной церкви Михаила. Войдя, святые отцы долго стояли на Литургии, которую служил архимандрит Кирилл. После службы Паисия проводили в предназначенную для него келью.
– Позволь молвить, отец Кирилл, – обратился к архимандриту Кириллу князь Ефимий Мышецкий, когда они шествовали в трапезную, в которой рассаживались за обеденные столы его стрельцы.
– Слушаю тебя, сын мой, – наклонил на правое плечо свою седую и благородную голову архимандрит.
– Отец Кирилл, где можно встать на постой моим солдатам?
– А нужно ли, чадо? – удивился тот.
– Приказ государя, – коротко ответил Мышецкий.
Архимандрит Кирилл замедлил шаги:
– Так у тебя чаю, и грамота есть, сын мой? – поинтересовался с легкой иронией архимандрит.
– Не без этого, батюшка, не без этого. Да вы и сами извольте взглянуть, – Мышецкий достал из-за пазухи скрепленный печатью свиток и протянул его архимандриту.
– Пойдем в мои покои, сын мой, я почитаю ее, а после уже и отобедаете в монастырской трапезной. Тебе, сын Ефимий, самому-то известно, что в царском документе прописано?
Мышецкий утвердительно кивнул.
Служебные покои архимандрита напоминали хорошо и со вкусом обставленную европейскую библиотеку. Здесь царили изящество, роскошь и уют. Все предметы интерьера гармонировали друг с другом, подчеркивая требовательность ее обитателя к комфорту и его высокую культуру. Мягкий и теплый полумрак, разрывается тусклым красным светом, льющимся от старинной бронзовой лампы в виде изящной свечи, стоящей на столе. Вдоль стен от пола до потолка возвышались добротные резные стеллажи из красного дерева со старинными фолиантами и рукописями.
В правом углу у окна стояла большая русская печь, красиво выложенная разноцветной яркой мозаикой. У окна – массивный письменный стол со стопками книг, письменным малахитовым прибором с двумя чернильницами.
Слева – красивая резная деревянная кровать с высокой спинкой.
Шаркая ногами и потирая поясницу, архимандрит подошел к столу и прибавил свет в лампе. Потом аккуратно надломил печать и развернул указ. Отодвинув от глаз бумагу, прищурил глаза и замер, вчитавшись:
«Никого из иноземцев не следует допускать до патриарха, и также никого без лишней надобности и росписи не допускать… А на стол ему подавать каждый день семгу, белую рыбу, икру паюсную и осетровую, блюда из осетрины и белужины, по два блюда пирогов, щуки и по две ухи разных переменяясь, калач крупитчатой, а из питья выдавать на день кружку меду вишневого или малинового, кружку меду боярского, кружку квасу медового, полведра меду паточного, ведро меду княжьего…»
Архимандрит задумчиво хмыкнул. Потом обернулся к Мышецкому.
– Государь считает иерусалимского патриарха дитем малым, требующим за ним строгого пригляда. Царский указ – закон. Будь спокоен, Ефимий, исполним все, как велено, – он взял со стола колокольчик и позвонил.
Спустя несколько мгновений за дверью послышалось выжидательное, и нетерпеливое постукивание.
– Войди, Терёнушка, – ласково сказал Кирилл своему келейнику и верному помощнику в монастырских хозяйственных делах. Дверная створка приотворилась, и в неё юрко просунулась черноволосая и аккуратно прилизанная голова Терентия Благого.