Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
Но сзади на него сердито зашикали, и Трубецкой снова бухнулся на лавку, растерянно оглядываясь.
– А дальше… хоть бороду свою и опалил я огнем, да только не один волосок с моей бороды не погиб и не сгорел. И я после этого, грешный, уверовал, что небесный огнь это и есть, ибо не сжег он моей бороды. А был бы то земной обычный огонь, борода бы моя подпалилась. Так же проверял я и в другой раз, и в третий палил свою бороду, и не раз прикасался огонь к моим волосам на голове. После этого я прощения просил перед Богом, что неверованием одержим был, – уверенно заключил Паисий и обвел торжествующим взором сидящих бояр.
Государь, патриарх Иосиф и Вонифатьев, боярин Волконский, Милославский, Романов, Трубецкой слушали заворожено.
– Надо же, какие на свет являются диковинные чудеса, – благоговейно протянул Воротынский.
– Истинно это чудо Господне, – подтвердил Паисий.
– А были ли еще чудеса какие? – нетерпеливо воскликнул Алексей Михайлович. В глазах его зажглось лихое и какое-то мальчишеское любопытство в ожидании неведомого чуда.
Паисий согласно кивнул.
– Были и еще, батюшка царь! Митрополит сербский Михаил однажды вошел внутрь Гроба с незажженными свечами в Великую Субботу перед вечерней. Меня рядом не было. А другие митрополиты в это время ходили возле палатки с незажженными свечами. Михаил же, войдя внутрь, затворил двери, и был там полчаса, а потом вышел и вынес свечи уже зажженные, и сказал, что они засветились не от обычного огня, а от Гроба Господня действием Святого Духа. И стал раздавать эти свечи людям. И всем рассказывал, что от огня жар идет, а палит так же, как и от любого другого вещественного огня; а каким образом возжегся огонь у Гроба Господня, он не знает.
Подошел Волконский, и Паисий передал ему мешочек в руки. Волконский развязал тесьму, вынул и бережно разложил вынутые драгоценные дары на поставце. По рядом бояр прошелестел говорок. Они в нетерпенье заерзали на скамьях, переглядываясь и вытягивая вперед шеи, подбадривая друг друга, толкаясь локтями. Каждому хотелось приложиться, поглядеть и потрогать хотя бы шелковую тесьму.
Когда всеобщее возбуждение немного утихло, посольский дьяк князь Ефим Мышецкий вывел запорожского посланника Силуяна Мужиловского на середину. Встав на одно колено, Силуян склонил голову перед царем.
– Великий государь благочестивый царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец и многих государств государь и обладатель Запорожского войска полковник Силуян Мужиловский и запорожские казаки тебе, великому государю, челом ударили, – провозгласил Волконский.
– Как поживает запорожский гетман Богдан Хмельницкий, что слышно о нем и войске Запорожском? Все ли здоровы? – спросил Волконский.
– Полковник Силуян Мужиловский государя и великого князя всея Руси смиренно благодарит за добрые слова в адрес гетмана Хмельницкого и войска Запорожского. Гетман Богдан Хмельницкий и все войско Запорожское, дал Бог, здоровы.
– Что передать государю от гетмана Хмельницкого?
– Коли царю и великому князю всея Руси угодно во имя единой и православной веры наших народов, чтобы жить нам вместе едино, то пусть бы царь заступился за единоверных казаков, дабы поляки не наступали больше на казаков и в православной христианской вере не учиняли бы им насилия. А кроме московского православного государя больше и некому за единоверных казаков вступиться.
Волконский и царь с удивлением переглянулись.
– Известно ли запорожскому полковнику Мужиловскому, что государь и великий князь всея Руси уже отказал Речи Посполитой и не послал войско на Запорожье, чтобы подавить восстание единоверного нам народа?
– Известно, – со спокойным достоинством отвечал Мужиловский. Ни один мускул его мужественного и красивого лица не дрогнул. – За царское участие велено мне передать благодарность славному государю и великому князю всея Руси от гетмана Хмельницкого и всего запорожского войска.
– А известно ли, что не далее, как в декабре дипломат Григорий Кунаков отвез в Варшаву и передал в сейм грамоту от московского государя Алексея Михайловича, чтобы оно с войском Запорожским войны не держало и крови христианской не проливало? – снова спросил Волконский.
– И об этом известно запорожскому войску и его гетману Богдану Хмельницкому. И за это велено особенно передать превеликую благодарность гетмана Хмельницкого и всего войска Запорожского государю и благочестивому самодержцу, великому князю всея Руси.
– Почему же тогда после того, как казаки войска Запорожского пошли войной на ляхов, гетман Богдан Хмельницкий просил помощи у Крымского хана? Или не ведал гетман Хмельницкий о вероломстве крымских татар? А еще доходили до нас слухи, что гетман Хмельницкий просил польского короля быть их самодержцем! – напирал Волконский, как будто позабыв обо всех правилах дипломатии.
– Перемирие между ляхами и запорожским войском – временное и заключено на выгодных для запорожских казаков условиях, – нахмурившись, твердо сказал Силуян. – Войне между казаками и польской шляхтой нет и не будет конца, потому что нет конца вероломству и предательству ляхов. И как только они вновь прольют крестьянскую кровь, или начнут убивать, нарушится мир и покой, что приведет к еще большему разорению Речи Посполитой.
Лицо Мужиловского омрачилось: он невольно вспомнил, какой жестокий приказ отдал Потоцкий после битвы под Желтыми водами уничтожать жен и детей казацких, а их имущество отдать под разбой. Как сожгли любимую Корсунь и церкви разграбили, как жестоко священников поубивали, говоря, что это московская Русь учинила и предательство осуществила, а Хмельницкого на восстание подстрекала.
Силуян также мог рассказать российскому царю и боярам о бедах, обрушившихся на его любимое Запорожье. И что хлеб в этом году не уродился из-за невиданного нашествия саранчи, но даже тот, что уродился, остался лежать в поле, потому что некому его было собирать, в селах почти не осталось мужчин, почти все ушли на войну со шляхтой. Слава Господу, что разрешили приезжать и покупать здесь без пошлин хлеб и соль, другие товары. Что случилась страшная сеча между ними и надменной шляхтой возле рек Пилявка и Иква. И они победили многотысячное и хорошо вооруженное войско шляхты. А потом состоялась осада Львова и Замостья. И Богдан Хмельницкий, понимая, что казаки уже устали и им нужен отдых, принял решение не разорять красивый и славный город Львов, выдвинув ряд требований к полякам. А какая славная победа была под Желтыми водами и Корсунем! Но разве словами опишешь, что было им и его товарищами пережито в последнее время…
Силуян взглянул на государя, перевел взгляд на Вонифатьева и вдруг заметил недобрый холодный блеск в его глазах.
«Э…да вот же! Кто как не этот святой отец против войны! Да и стоит вблизи трона», – осенила его внезапная догадка. И отбросив дипломатию в сторону, он пошел напролом, как смелый и решительный военачальник, которым и был на самом деле.
– Возможно ли, что сведения о нашем восстании дошли до московского государя из ненадежных и польских источников? Кому, как не им выгодно утверждать, что наш мятеж против их бесчинств может быть опасен и для российского государства, и потому не следует с нами объединиться против Речи Посполитой. Они не хотят допустить объединения и усиления православной христианской веры и наших народов? – сказал и сразу поймал брошенный на него укоризненный взгляд царя.